Счастливый брак - Рафаэль Иглесиас

В сентябре Энрике всячески поддерживал Маргарет в поисках чудодейственного средства. В то время, несмотря на утомляемость, подверженность инфекциям и кишечную непроходимость, она еще могла общаться с людьми, путешествовать, смеяться. Их отчаянные попытки, помимо прочего, приносили облегчение всем, кто сочувствовал Маргарет, в особенности ее сыновьям, родителям, братьям, убеждая их: сделано все возможное, чтобы спасти ей жизнь. Но для Энрике это было еще и украденное у них, у их прощания время. Пока она боролась с болезнью, Энрике не заговаривал о ее смерти — о том, чего она ждет и желает для него и их детей, когда ее не станет. Хоть Маргарет и хотела, чтобы Энрике был с ней каждую минуту, пока она бодрствовала, и не отходил далеко, когда она засыпала, их разговоры не выходили за рамки повседневных забот. Они не обсуждали финал.

С тех пор, с сентября, их борьба протекала все более напряженно и мучительно. Им пришлось выдержать ожесточенный спор с урологом (бывшим «членом семьи», с которым они теперь не разговаривали), потому что Маргарет отказалась принять участие в рекомендованной им программе испытания нового препарата. В отместку, невзирая на нажим их приятеля, заведующего онкологическим отделением, уролог не разрешил ей испробовать официально не одобренные препараты. Им пришлось искать другого специалиста, не связанного со Слоан-Кеттеринг, согласившегося на неофициальные испытания. Маргарет выдержала долгие часы химиотерапии двумя экспериментальными средствами, от которых ей стало только хуже. Последовавший отказ от лечения не означал капитуляцию: это была готовность принять неизбежное.

И все же, когда ученый медик произносил эти стандартные, лишенные здравого смысла фразы, Энрике страстно желал ему поверить.

Маргарет отреагировала на призывы доктора полным отчаянием. Из глаз текли слезы, голос прерывался, она свернулась клубком, каждое оптимистическое слово действовало на нее как удар кнутом. Она молила:

— Я не могу это выдержать, я не могу больше, я не могу. Я не могу вернуться к ППП. Меня тошнит от этого запаха. От меня воняет тухлым молоком. Я не могу лежать здесь и ждать смерти, пока эта штука вливается в меня днем и ночью. Пожалуйста, пожалуйста, дайте мне уйти…

Маргарет сотрясалась от рыданий. Энрике, с трудом пробравшись между ограждениями больничной кровати и капельницами, обнял ее. Прижимаясь губами к впадинке на гладкой, почти прозрачной щеке Маргарет, он краем глаза заметил, как врач слегка покачнулся на своем дирижерском возвышении, проявляя признаки неуверенности. Это напомнило Энрике другой случай, когда Маргарет осадила самоуверенного иракца.

Они встретились впервые четыре месяца назад, когда Маргарет пришлось пойти обходным путем и вернуться в Слоан, чтобы получить возможность лечиться у великого маэстро. Их заверили, что это лучший в Нью-Йорке специалист, единственный, кто может что-то сделать с ее гастропарезом и поддерживать искусственное питание, пока они будут искать третье, четвертое, пятое экспериментальное лекарство.

В белом халате, парусом вздыбленном на коротком теле, он не вошел, а влетел в палату, сопровождаемый свитой из четырех человек, и тут же объявил, что отложил операцию ради того, чтобы скорее познакомиться с Маргарет, по просьбе его доброго друга, заведующего онкологическим отделением. Пропустив приветствия, он тут же потребовал, чтобы Маргарет объяснила, на каком основании она отказалась от участия в испытаниях препарата, предложенного несговорчивым урологом.

Маргарет тщательно готовилась к этой аудиенции. Долго возилась с париком, стараясь сделать его как можно более похожим на ее обычную короткую стрижку. Надела нарядную зеленую юбку с цветочным узором. Облегающая белая шелковая блузка оттопыривалась в тех местах над правой грудью, где были подведены катетеры для искусственного питания и других медикаментов. На строгость иракца Маргарет ответила храброй и радостной улыбкой, показав белые безупречно ровные зубы, которые она привела в порядок больше двадцати лет назад.

— Потому что меня использовали как подопытного кролика, — сказала она.

— И что с того? — проворчал он. — У вас метастазирующий рак. Вы неизлечимо больны. Ваш единственный шанс выжить — это стать подопытным кроликом.

— Я ничего не имею против того, чтобы быть подопытным кроликом, — мгновенно среагировала она и, лежа на высоком диагностическом столе, слегка взмахнула стройными красивыми ногами, словно была девчонкой, которая качалась на качелях и дразнила ребят. — Я не хочу быть кроликом в неудавшемся эксперименте.

— В смысле — в неудавшемся? — повторил он с таким видом, будто это слово было оскорбительным, а может, и вообще не английским. — Как вы можете судить?..

Она перебила его:

— Это было очевидно. Это было ужасное лекарство. Планировалось, что я стану последней участницей испытаний. Они уже знали, что эта штука не работает. Им нужен был еще один кролик, чтобы сформировать группу, подтвердить результаты, завершить исследование и получить остаток финансирования. Только одной пациентке это лекарство помогло протянуть шесть месяцев, но у нее был совсем другой вид рака — рак яичников. Все остальные бросили испытания, не завершив трех полных циклов, потому что, по их словам, это средство лишало гедонии.

— Гедонии? — недоумевающе пробормотал доктор, на сей раз окончательно уверившись, что это не английский.

— Удовольствия от жизни, — осторожно пояснил Энрике.

Ему сказали, что если кто и способен помочь Маргарет выбраться из кошмара приступов рвоты, повторявшихся каждые четыре часа с точностью хронометра, и поддерживать в ней жизнь, то только этот человек. А тем временем они возобновят лечение новейшим из доступных противораковых препаратов, авастином, эффективность которого при лечении рака мочевого пузыря еще не подтверждена, но все возможно (почему бы и нет, разве чудес не бывает?).

Энрике был уверен, что слухи об исключительном врачебном таланте иракца были сильно преувеличены: доведенным до отчаяния безнадежно больным хотелось в это верить. К тому же подобное утверждение было вполне в духе нью-йоркской культуры с ее благоговением перед знаменитостями, которые якобы обладали сверхъестественными способностями. Маргарет и сама смеялась над этой своей верой, но тем не менее верила. Она была хорошей еврейской девочкой из Квинса, в их кругу лечиться у самого лучшего врача считалось первейшей необходимостью. Могущественный глава онкологического отделения велел ей поверить в этого человека и предупредил, что тот не поддается никакому давлению. Вот почему Энрике и тоном и поведением всячески демонстрировал смирение. К тому же он знал: хотя слово специалиста много значит для Маргарет, подчас она бывает чересчур холодной, резкой и жесткой с мужчинами, похожими на этого врача, с мужчинами, ведущими себя так, будто весь мир — а еще точнее, мир женщин — у них в кармане.

— Половина участников программы прекратила прием препарата, даже не дойдя до полной дозы, — продолжал Энрике. — Кстати, препарат называется эпотолид. Они перестали принимать эпотолид не только потому, что он не действовал на рак: вдобавок к этому он отнимал всю радость жизни. Ангедония, если не ошибаюсь, — так называется неспособность испытывать удовольствие.