Мистер Скеффингтон - Элизабет фон Арним

выпила его, подвинувшись к камину, и закурила. С благодарностью она грела колени и думала: не странно ли, что, измученная за ночь, вымотанная утренними эмоциями, она теперь впитывает тепло чужого огня и даже готова улыбнуться самой себе, а ее состояние вполне можно назвать безмятежностью? Вот что значит сытная еда.

«Определенно все дело в пудинге», – наконец решила Фанни. Просто она сейчас вроде загнанной клячи, как сказал бы Эдвард или выбрал бы из своего лексикона словечко похуже. (Эдвард сменил лорда Кондерлея; эти двое контрастировали между собой, как кайнозойская эра контрастирует со своей предшественницей – эрой мезозойской.) Эмоции Фанни теперь вмурованы в пудинг: им не разыграться, – отсюда и спокойствие. Как оно кстати. Фанни обязательно спросит у миссис Дентон насчет пудинга. Только бы миссис Дентон знала, как его готовят; он бы, пожалуй, сгодился, чтобы отвадить мистера Скеффингтона. Во всяком случае, попытка не пытка. Глядя на огонь, Фанни дала волю мыслям, и мысли устремились к Эдварду в расцвете лет.

Душка Эдвард. Как с ним было славно. Как он высмеивал все, перед чем благоговел Кондерлей, перед чем выучилась благоговеть Фанни. Эдвард в жизни ни единой книги не раскрыл: утверждал, что от поэзии у него несварение желудка. Однажды – на заре отношений, когда влияние Кондерлея еще не рассеялось подобно туману, – Фанни помянула поэта Вордсворта, так Эдвард обозвал его Рыбьей Рожей. Фанни словно свежим ветерком овеяло, хотя, разумеется, чувство было достойно порицания. Удивительно, как благотворно действует на женщину простая смена любовника. Милый, милый Эдвард. Как он был хорош в Аскоте, на скачках; как был ему к лицу серый цилиндр. Правда, и с ним все кончилось плачевно – не с серым цилиндром, разумеется (хотя Фанни успела мимоходом спросить себя, где находят последний приют серые цилиндры), а с Эдвардом. Причем плакала не только Фанни – плакал и Эдвард тоже; да, вот именно – он, беззаботный шалопай, против ожиданий пролил не одну слезу. К тому времени Фанни увлеклась Перри – тем самым, чьи чувства выродились в терпеливый тон, – с ее стороны непорядочно было бы продолжать отношения с Эдвардом, вот она с ним и распрощалась. Она надеялась, что Эдвард не пошел вразнос: не только в моральном смысле, но и в смысле физическом, – то есть что Эдварда не разнесло. Это было бы очень, очень жаль. У Фанни сразу портилось настроение, стоило ей подумать, что Эдвард (ныне, кажется, генерал-губернатор одной из колоний) на этих своих знойных островах ест без удержу или злоупотребляет виски.

* * *

Погруженная в себя, Фанни мирно курила, а между тем за нею весьма недружелюбно наблюдала из темного своего угла давешняя престарелая леди. Вообще престарелые леди той категории, на коих, по общепринятому мнению, Англия только и держится, да еще все без исключения священнослужители, смотрели на Фанни с подозрением. От ее красоты, пусть лежащей в руинах, по-прежнему захватывало дух. Добродетельные женщины не бывают ни настолько красивы, ни до такой степени опустошены жизнью – вот на чем сходились престарелые леди и священнослужители, особенно подчеркивая второе обстоятельство. Женщина, если она поистине добродетельна, меркнет постепенно, пока не станет похожей на вашу матушку, мир праху ее.

А вот Фанни в свои пятьдесят ни на чью матушку не походила ни капли, а она выглядела в точности как особа определенного сорта. При виде таких особ священники инстинктивно съеживаются: если столкновение происходит в поезде – пересаживаются в другой вагон; если на улице – занимают, и весьма усердно, свой взор другим объектом (годится абсолютно любой). Если же подобная особа вдруг оказывается среди архиепископов на некоем собрании, если ее имя значится в списке попечителей, его можно прочесть и узнать, кто же она такая, о, тогда упования на нее, восхищение ею сметают границы разумного.

– Нынче на собрании присутствовала прекрасная леди Франсес Скеффингтон собственной персоной. Она дочь герцога Сент-Билдада; да-да, милочка, речь о том неудачливом герцоге, который за пять лет трижды платил налог на наследство и растерял все свое имение, – уже после слышали от этих священников их супруги. – Леди Франсес сидела рядом с самим архиепископом, к явному удовольствию его высокопреосвященства.

– Говорят, она то ли развелась, то ли… – уточняла супруга.

– Дорогая, не наше дело судить, – резонно замечал супруг.

Однако здесь был гостиничный ресторан, а не благотворительное собрание. За неимением списка старой леди оставалось судить по внешним признакам, они же играли сейчас против Фанни – вот почему через некоторое время из темного угла раздалось, и весьма отчетливо:

– Не терплю табачного дыма.

Фанни вздрогнула и резко обернулась. Она совсем забыла про старую леди.

– Простите, пожалуйста, – сказала она и бросила сигарету в камин.

– Если бы вы потрудились поинтересоваться у меня, как я отношусь к табачному дыму, – завела старая леди, складывая тканую салфетку по сгибам и отправляя ее обратно в костяное кольцо, – я бы сказала вам, что я его не терплю. Но, поскольку вы поинтересоваться не потрудились, я вынуждена сообщить, не дожидаясь от вас такой любезности, что являюсь противницей курения, притом противницей ярой.

– Простите, пожалуйста, – повторила Фанни.

Повисла пауза. Темный угол давал старой леди позиционные преимущества, и вдобавок сама Фанни, сочтя, что сидеть к человеку спиной невежливо, чуть развернула кресло – словом, старая леди могла теперь без помех и без ведома Фанни рассматривать и черную шляпку, и алое перышко, и кончик прелестного носика (он один не подвел Фанни, остался прежним), и сережку с подвеской – довольно крупным драгоценным камнем (стекляшка, подумала о нем старая леди).

«Юной девушке красота простительна: в конце концов, девушка не виновата, что такой родилась, – рассуждала старая леди. – Но женщина зрелая лишь срамит себя, посредством побрякушек тщась казаться более-менее привлекательной. Особенно если учесть, каким способом эти побрякушки получены. Другая бы в этаком виде из дому не вышла! А эта – бесстыжая, размалеванная, расфуфыренная кукла – явно охотится здесь на непорочных юношей».

И старая леди возблагодарила Небеса за то, что в ее судьбе не случилось ни непорочного юноши, за совращение которого ей теперь пришлось бы каяться, ни субъекта, который непорочным юношам обыкновенно предшествует, то бишь мужа, ибо мужьям тоже свойственно попадаться в сети таких вот хищниц.

«Может, она сейчас уйдет», – подумала Фанни (заметив, как старая леди продела салфетку в кольцо, она решила, что та живет в этом отельчике и день за днем пользуется одной и той же салфеткой).

Фанни ужасно хотелось покурить, а потом, когда это желание будет утолено, – выйти под солнце, пока не погас чудный, но