Плацдарм - Игорь Недозор

Но солдаты не проявляли никакого беспокойства, и это заставило замершую было душу Аора немного размякнуть. Кого бы они ни вызвали неведомым колдовством, вряд ли это было опасным для жизни.

Мак Арс даже подумал, что это может быть какая-то нетварь, вроде тех железных черепах, на которых приехали «зелено-пятнистые».

И все равно, когда это показалось, он еле-еле удержался от крика.

В небе над невысокой седловиной появилось исполинское насекомое мутно-зеленого окраса, крылья которого образовывали правильный круг на его спине.

Оно стремительно приблизилось, словно и в самом деле собиралось кого-то из них поймать и унести.

Ветер от его крыльев пригибал редкую траву и сдувал каменную крошку. Испуганно заржали кони, взревел верблюд.

Про себя маг решил, что насекомое и в самом деле приходится родней огненным черепахам. Во всяком случае, цвет его шкуры был такой же, как у них.

Октябрьск.

Четыре дня спустя

— Ну что, товарищи офицеры, успехи есть? — спросил Мезенцев, войдя в комнату, на двери которой, рассохшейся и украшенной грубой резьбой, свежей масляной краской был выведен номер «14». — Как, товарищ подполковник, узнали, что тут за язык и с чем его, так сказать, едят?

— Пока не совсем, товарищ генерал-лейтенант, — доложил начальник лингвистов подполковник Илья Табунов. — Если вкратце, то язык не похож ни на один из ныне существующих на Земле.

— Ну хоть что-то общее улавливается?

— Улавливается… — Табунов хмыкнул. — Капитан Жалынов…

При этих словах непроизвольно встал и вытянулся перед генералом широкоплечий, бронзоволицый крепыш.

— …считает, что есть сходство с тюркскими языками. Майор Антонян находит нечто общее с праиндоевропейским: что-то близкое к скифской или сарматской группе. А вот лейтенант Дубарев уловил определенные элементы языков дравидийской группы. Наш же уважаемый доцент Григорьев… — кивок в сторону штатского в очках, — так вообще полагает, что язык этот происходит от схожих с суахили или фульбе.

— Напомните, это что такое.

— Это языки негров.

— М-да, интересно, нечего сказать, — только и нашелся Антон Карлович, с грехом пополам знавший со времен Великой Отечественной немецкий. — Ну хотя бы узнали, как по-здешнему будет «хенде хох» или «кура-млеко-яйки»?

Присутствующие сдержанно заулыбались.

В этой комнате с облупившейся штукатуркой за канцелярскими столами сидело больше десятка человек в самых разных званиях — от майора до капитан-лейтенанта, представлявшие все рода войск, кроме разве что РВСН.[5]

Это была специальная лингвистическая группа, сформированная буквально позавчера. Десяток военных переводчиков, лучших, каких только смогли найти, спешно собранных по всем военным округам и группам войск и переброшенных сюда, все еще не переваривших известие о том, где им предстоит работать. Двоих отозвали из Западной группы войск в Германии, одного буквально сняли с самолета, на котором он должен был вылететь в Аддис-Абебу. (Кстати, официально он в оной Аддис-Абебе и пребывает, а по месту службы ему идет положенное жалованье с командировочными.)

Все это время дня языковеды работали по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Разбившись на пары, они допрашивали пленных и, скажем так, гостей военной базы.

Два лингафонных комплекса, специально привезенных с Большой земли, буквально раскалились от работы.

Но не могли же они двое суток работать впустую?

— Так что, есть какие-то результаты? — повторил Мезенцев уже более настойчиво, подпустив в голос начальственного металла. — Что мне доложить Юрию Владимировичу?

Упоминание Андропова, как всегда, сработало. В войсках, как и везде по стране, стала усиливаться борьба «за трудовую дисциплину».

— Вот, товарищ генерал, — упитанный майор-пограничник протянул ему толстую пачку рукописных листков. — Это, так сказать, первый том русско-аргуэрлайлского словаря.

— Как? — переспросил Антон Карлович.

— Русско-аргуэрлайлского, — повторил майор.

— Это что, так здешняя страна называется?

— Не совсем, — пояснил пограничник. — Похоже, так по-здешнему именуется весь этот мир. Аргуэрлайл. Вроде как Земля или там Марс.

— Ладно, мне пора к вашим соседям, — важно кивнул Мезенцев. — Немедленно отдайте это в штаб, пусть распечатают и отдают размножать. Скажите, я распорядился. Пусть всякие приказы с циркулярами отложат и начинают штамповать разговорники. Да не забудьте напомнить, чтобы поставили грифы «совершенно секретно» и «для служебного пользования». Ну не мне вас учить. В одном ведомстве служим.

Когда за Мезенцевым и пограничником закрылась дверь, собравшиеся вернулись к прерванному разговору.

— Нет, как хотите, а язык тут довольно странный, — сообщил доцент, уже вполне освоившийся с положением единственного штатского в этой компании — хоть и интеллигентов, но военных. — Ведь вроде бы он один для многих народов, но с такими различиями, что и не сразу поймешь.

— Ничего странного, — вступил в беседу один из лейтенантов-«немцев». — Как в Европе языки от латыни произошли…

— Да нет, тут не совсем так, вернее, совсем не так. А уж письменность… Тут есть, оказывается, три вида графики: слоговое письмо, иероглифы (впрочем, их мало где применяют, только вроде как в священных текстах и в переписке между царями) и еще один алфавит. Даже не алфавит, а что-то типа древнего узелкового письма — знаки-идеограммы, которые используют в торговле там, в ремесле, когда нужно что-то подсчитать… Для житейских нужд. Есть еще какие-то руны, но это что-то вообще древнее, и, похоже, оно только для амулетов и используется.

— Что интересно, — поддержал науку флотский старлей, — тут в слоговом письме в разных странах одни и те же знаки означают другие слоги, хотя алфавит один на всех.

— Подожди, Борис, ты говоришь: слоговое письмо? — вмешался капитан лейтенант.

— Ну да, каждый знак обозначает не букву, а слог — сразу две-три буквы.

— Да знаю я, все-таки в МГУ учился. Как у критян. Но это ж дико неудобно! Сколько их должно быть?

— В местном слоговом письме около полутора тысяч знаков, — сообщил доцент. — Я узнал от Арса, что обучение грамоте тут длится три-четыре года. Только одной грамоте!

— Гениально! — вдруг хлопнул в ладоши капитан Жалынов.

— Что? — недоуменно уставились на него товарищи.

— Да вот это самое! Вы вспомните, во всех таких-сяких древних царствах правители смерть как боялись, чтобы простонародье не стало слишком умным. Казнить грамотеев — это ж было их любимое занятие. Да что говорить, еще в девятнадцатом веке в Америке, в южных штатах, существовал закон, по которому человека, обучившего грамоте раба, могли элементарно повесить. А тут ничего такого и не потребовалось. Зачем запрещать книги и рубить кому-то головы, когда можно создать письменность, которой почти невозможно научиться?!