Завещание Аввакума - Николай Свечин

В 1804 году великосветский скопец камергер Елянский обратился к императору с запиской о переустройстве России. В ней скопцы предлагали себя на службу государству, при условии что вся империя должна перестроиться согласно их указаниям. На каждый корабль, в каждый полк и каждый город назначаются по два монаха-скопца в качестве советников и по одному предсказателю, а военная и гражданская администрации должны следовать их указаниям. Сам Селиванов должен состоять при особе государя…

Прочтя этот бред, Елянского наверху сочли сумасшедшим и посадили в суздальскую монастырскую тюрьму; в 1820 году туда же заключили и престарелого Селиванова. После этого скопцы сильно законспирировались и сейчас о них почти ничего не известно. В 1871 году в Москве осудили 37 скопцов, а 1872 — еще 136 человек в Мелитополе. По законам Российской империи за оскопление полагается каторга; секта скопцов объявлена особо вредной. Если наши искомые противники — скопцы, то выявить их будет особенно трудно…

— Извините, Павел Афанасьевич, но я не могу понять, почему скопцы не вымерли как секта? — не удержался Лыков. — Ну, оскопили они себя единожды, детей у них уже больше никогда не будет. А новые волонтеры откуда возьмутся, при отсутствии потомства и, следовательно, наследников? И потом — лишать себя эдакой важной части жизни… Уродство какое-то.

— Это для нас с вами уродство, — терпеливо пояснил надворный советник. — А для некоторой, конечно, не многочисленной, части людей это единственный способ радикально избавиться от похоти и соблазнов. Кого-то он привлекает. А наследницей оскопившихся купцов становится сама секта, отсюда, собственно, и ее значительные богатства. Скопчество — удел узкой группы, но спайка внутри нее огромная, тем эти фанатики и опасны.

Ну-с, остаются еще духоборы и молокане. Если коротко, то духоборы тоже вышли из хлыстов: создателем секты стал скупщик шерсти из Тамбовской губернии Илларион Побирохин, который вербовал адептов, разъезжая по своим торговым делам. Кончил он Сибирью, после того как торжественно вступил в Тамбов с двенадцатью «апостолами», чтобы «судить вселенную».

Зять Побирохина Семен Уклеин разошелся с тестем в вопросе о последнем суде и создал секту молокан.

При Александре обе секты процветали и накопили капиталы, при Николае были разгромлены. Сейчас они имеют сильные колонии на Кавказе и несколько — в Поволжье. Во время последней войны духоборы получили очень выгодные контракты и заработали на этом миллионы. Но, учитывая, что все их интересы на Кавказе и общероссийское мессианство их не очень интересует, я думаю, с Лякиным якшаются не они.

Итак, резюме, господа, — перевел дух Благово. — Искомые нами конкуренты Рогожской общины, желающие перехватить рукопись Аввакума и нанявшие с этой целью Осю Душегуба, это: или поповцы-«раздорники», или хлысты, или скопцы.

— Как же выяснить, кто именно из них? — в сердцах сказал Львов. — Все они наполовину подпольщики, слова правды никто не скажет.

— Найдем продавцов рукописи — найдем и заказчиков убийств, — убежденно ответил Благово. — Продавцы вели же переговоры с ними. Поэтому, Алексей Николаевич — сегодня отдохните, а завтра с самого утра езжайте на Скобу, в Гостиный двор. Там есть на втором этаже две лавки, торгующие иконами…

— Но ведь на время ярмарки Гостиный двор закрывается, все купцы переезжают сюда.

— Двор закроется через неделю, к Макарию Желтоводскому; пока он еще работает. Так вот, в одной из лавок, в той, где хозяйкой вдова, найдете адрес начетчика Петра Васильевича. Это забавный тип и лучший в городе полемист и трактователь священных книг. Притом прожженная шельма: скупает у своих братьев-староверов из Заволжья иконы дониконианского письма за рубли, а продает рогожцам да монинцам за сотни и тысячи. Как найдете его — скажете, что от меня. Он мне обязан тем, что до сих пор не в Сибири… Уж Петр-то Васильевич точно знает, у кого рукопись Аввакума и кто ею интересуется. Если он назовет вам продавцов, немедленно заберите их и доставьте к полицмейстеру. Если же он побоится, а такое более вероятно, то ведите старика ко мне; я буду здесь завтра с девяти и сам с ним поговорю. Все, Алексей Николаевич, идите домой, вам сегодня и так досталось. Уже вечер, начетчика все равно не найти, он сейчас наверняка в каком-нибудь тайном моленном доме заседает. До завтра!

И Благово буквально вытолкал Алексея из кабинета. Но идти домой Лыков не мог, пока не вернется из своей опасной вылазки Здобнов, поэтому он спустился вниз, в съезжую, сел там в уголке и принялся ждать. Так он просидел три часа, беспокойство его все нарастало. Чтобы чем-то занять себя, Алексей помог надзирателю третьего квартала составить протокол о срезании кошелька у купца из Моршанска, вместе с городовым Васильевым оттащил в холодную буйного пьяного ростом чуть не с Каланчу. К полуночи он окончательно оцепенел от дурных ожиданий, сел напротив входной двери и смотрел на нее, не откликаясь на разговор.

Пришел сдавать смену Ничепоруков и тоже молча сел рядом, глядя на дверь.

Вид на Нижнепосадский гостиный двор, Рождественскую улицу и Стрелку от Ивановской башни кремля.

В час ночи снаружи раздался грохот коляски, громкие голоса и в съезжую как-то боком, семеня ногами, вбежал Здобнов в мастерски наклеенной бороде и упал на стул. Все кинулись к нему. Алексей увидел, как по рукам сыщика стекает кровь; Иван Иванович зажимал рану в левом боку и хрипло дышал.

— Доктора, живо! — загремел на всю часть Ничепоруков, а Лыков молча, быстро и ловко начал снимать со Здобнова напитанные кровью кафтан и поддевку.

На войне Алексей видел много ранений и хорошо научился оказывать первую помощь. Первое, что он сказал, увидев рану, было облегченное:

— Слава Богу!

— Что там, Лешка? — морщась от боли, спросил Здобнов.

— Все обойдется, Иван Иванович, рана очень удачная — ниже легкого и выше почки, в неопасное место, через месяц будете плясать. Правда, большая кровопотеря. Сейчас я вас перевяжу.

Дежурный доктор из высланных под надзор студентов-медиков прибежал быстро, похвалил наложенную Алексеем повязку и велел срочно везти раненого в ярмарочную больницу. Больница находилась в Кунавино, у Московской заставы, в собственном добротно оборудованном здании. Помчались туда на двух полицейских пролетках с зажженными фонарями: в первой — раненый с медиком, во второй — Лыков с Благово, который, оказывается, не ушел домой, а тоже у себя наверху сидел и ждал Здобнова.

Через полчаса перевязанный, пахнущий коллодиумом — у него, кроме ножевого ранения в бок, оказались сильно порезаны обе ладони — Здобнов благостно лежал на койке. Курить ему доктор не разрешил, но стакан водки «от нервов» выпить дозволил. Сыщик был очень слаб, но понимал, что все страшное уже позади, его бледное лицо начало розоветь; он торопился доложить начальству свое происшествие, пока еще не впал в забытье.