История Билли Морган - Джулз Денби

Я довольно быстро это поняла. О, на еженедельных сейшенах Фреда хватало болтовни о свободе и о том, что секс – это естественно и прекрасно, детка, – и ясно как день, почему. Никто никогда не пользовался презервативами, это было не круто, это «все портит», и ни одна девушка не носила их с собой, потому что так делают только проститутки. Оставалось глотать таблетки… Не говоря уже о нашествиях лобковых вшей, эпидемиях триппера и прочих половых инфекций, которые вспыхивали, как чума, из-за постоянного обмена цыпочками.

На деле таблетки не освободили женщин – они освободили парней. Это означало, что им больше не нужно беспокоиться о том, что какая-нибудь цыпочка залетит, поскольку теперь они знали, что это ее проблема. Они никогда не спрашивали, принимаешь ли ты их, они считали, что принимаешь, главным образом потому, что в те дни никто об этом не говорил. Такие вещи приводили в смущение.

Я понимаю, что этот образ неотесанных хиппи слишком непригляден и унизителен и плохо сочетается с модной ныне, окрашенной в розовые тона, ностальгией по потерянному Золотому Веку. Вся эта хипповская мифология альтернативных культур Эры Водолея… Распущенные волосы, распущенные мысли… Жить в гармонии с природой, жить сегодняшним днем, никаких преград, детка, никаких сожалений. Но это был отнюдь не Золотой Век, если только вы не были красивы, богаты и не жили в Свингующем Лондоне, а это не относится к подавляющему большинству населения страны. Как обычно. Ничего не меняется, верно?

Но один момент изумлял меня больше всего. Хиппари не держались вместе, не хранили верность приятелям. Если дело плохо, каждый сам за себя. В этой толпе водилось и немало хищников, несмотря на то что они носили униформу Поколения Любви. Девушке приходилось быть осторожной, мы все это знали; но об изнасилованиях как-то никто не говорил. Теперь это называют «изнасилованием на свидании», словно такое преступление – менее тяжкое.

Это случилось и со мной, как почти со всеми девчонками, кого я знала в ту пору. По той или иной причине ты влипала в историю и, как тогда говорили, – «вам-эбам, спасибо, мадам!» Меня изнасиловал парень, которого называли Стивио, чтоб ему гореть в аду.

История простая и незатейливая; как одна из этих бесконечных, плаксивых баллад, она веками повторяется снова и снова: лишь платья и наркотики меняются сообразно эпохе. Девушка беззаботна, девушка напивается или обкуривается, девушку насилуют.

В моем случае мою погибель спровоцировала «кислота», как обычно. Я сидела в «Короне», под кайфом. Мне было шестнадцать, я училась на первом курсе художественной школы, вела жизнь студентки-художницы на всю катушку, радостно и бездумно, слушая улучшенную наркотиками «Прогулку по дикой стороне»[17](я и по сей день не могу слушать ее без легкого головокружения). Музыка плыла в воздухе, разрисовывая пространство причудливыми трехмерными световыми узорами, что вились вокруг привлекательного длинноволосого Стивио в тонкой пестрой набивной рубашке, распахнутой на груди, с замысловато перепутанными фенечками, болтающимися на гладкой смуглой груди, в облегающих, с пуговицами на ширинке, брюках-клеш и серебристых бейсбольных туфлях. Когда он мне улыбнулся, я тупо улыбнулась в ответ, он подсел ко мне, я наслаждалась запахом пачули, ладана и свежего пота, который трепетал вокруг него, сплетаясь в пастельные гирлянды, как обрывки шелковых шарфов.

Я была под кайфом. Совершенно уплыла. Все это видели, все в пабе это понимали, в конце концов я была Кислотной Цыпочкой, верно? Я была известной любительницей бледно-голубых колес. Только никто не знал, что я никогда не закатывала больше половины колеса, я просто прикидывалась, чтобы казаться крутой, взрослой. Итак, я заглотила половинку, но она оказалась сильной, а я улетала с легкостью. Вот как было.

Но, как бы то ни было, никто не сказал ни слова, когда Стивио – все знали его как большого любителя цыпочек, который в буквальном смысле вел подсчет своей добычи на столбике кровати, вырезал зарубки, – сделал вид, что беспокоится о бедной малютке, которая в таком состоянии; он проводит меня домой, убедится, что я в порядке, – но сперва мы зайдем к нему, ему нужно кое-что взять…

Когда мы вошли, он запер дверь и ударил меня, чтобы я стала сговорчивей. А потом он меня трахнул.

Стивио стукнул меня кулаком, затем ударил в живот, чтобы не оставлять следов. Он толкнул меня на грязную постель; я скрючилась, задыхаясь; наркотик дробил свет уличных фонарей, падающий сквозь оконный переплет, на изломанные призмы. Он схватил меня за горло, и я почувствовала, как затрепыхалось сердце, – казалось, лицо разбухает как у мультяшного героя, а глаза вылезают из орбит. Он проталкивается, проталкивается в мою сухость, моя кожа разрывается от огня. Голова стукается о спинку кровати, его руки, цепкие как клещи, выкручивают мои соски; боль превращается в звуки; острая и мерзкая, гнилостная вонь его немытого члена. Его лицо у меня между бедер, небритый подбородок царапает мне кожу до крови. Он говорит мне, какой он потрясающий любовник, что я должна быть благодарна, что женщины умоляют его об этом, и, пока он пожирает меня, в моей голове возникает образ – картина в одном из моих альбомов – шедевр ар нуво – торс женщины цвета слоновой кости, и его заглатывает огромное насекомое… Его смех и последнее, что он мне сказал: «Для других мужчин ты теперь порченая. Теперь ты со мной. Тебе ведь понравилось, шлюха?»

Затем он меня вышвырнул. Зарубка, сделанная его большим старым складным ножом на зазубренном краю его изголовья. Он выбросил меня как мусор. Осталось лишь затуманенное «кислотой» воспоминание о призрачных коридорах и яркое сияние мха на каменных ступенях, с которых я упала. И его жесткие, леденящие оскорбления и смех, когда я упала на четвереньки, на гравий дорожки под дождем. А после этого – ничего.

Я очухалась в парке. Нестерпимый холод. Макияж размазался по лицу; меня трясло; большие синяки на горле от пальцев Стивио; глаза налиты кровью. Целую неделю я не могла нормально ходить и говорить. Я сказала, точнее прохрипела маме, что у меня ужасная простуда, болит горло, и заматывалась в длинный креповый, развевающийся шарф, в стиле Айседоры Дункан, пока не сошли отметины. Мама никогда ни о чем меня не спрашивала, то была просто еще одна ложь. Я ужасно радовалась, что не залетела и не подцепила какую-нибудь гадость; думаю, я покончила бы с собой, случись такое.

И все об этом узнали. Он всем рассказал. Шутил. Хвастал, как засадил мисс Выскочке Билли Морган. В те дни у парней бытовал миф – если ты принудил девчонку, которая не была девственницей, это не изнасилование, а я к тому времени уже потеряла девственность с милым, но довольно занудным французом, приехавшим по обмену студентом с глубоко посаженными карими глазами и улыбчивым ртом. Это было славно, это было правильно, приятное летнее воспоминание, полное смеха и поцелуев, я сентиментально плакала, когда Ксавье уехал домой в Париж, он клялся в вечной любви в письмах, которые постепенно иссякли, когда зазолотились листья.