Английские корни немецкого фашизма. От британской к австро-баварской `расе господ` - Мануэль Саркисянц

«Я всегда ссылался на британскую колониальную политику как на важнейший фактор».[109]«Каждый день пребывания» в лондонском Сити — центре тогдашнего финансового мира — «давал мне новый конкретный урок колониальной политики». Так например, Карл Петерс, который стремился перейти из парий во властители, с восторгом принял положение о том, что «многие сотни тысяч людей в Англии могут наслаждаться досугом, потому что на них работают многие миллионы представителей чужих рас».[110] А «происходящее в Британской империи всегда интересует нас в первую очередь: ведь там… наши наставники…»

Таким образом, Пангермания, бросившая вызов «более великой» всемирной Британии, вряд ли могла выбрать более впечатляющую модель, чем британская. Бисмарк утверждал, что период германского «колониального брака с Англией» существовал (в 1889 и 1890 гг.).[111] Но таких людей, как Карл Петерс, хоть он и был пионером немецкой колониальной политики, намного выше оценили англичане, чем его соотечественники: английские «строители империи» получали от своей нации свободу действий, а Карл Петерс — нет. Ведь в 1897 г. он стал жертвой «травли в Германии»:[112] за злоупотребления властью, выразившиеся в жестоком отношении к туземцам, Карла Петерса уволили со службы кайзера Германской империи.

«Англичане, имеющие опыт Южной Африки», не отрицают того, что «учитывая характер… туземцев, необходимо применять самые жесткие средства их подавления для поддержания дисциплины и порядка» — такой довод еще в 1919 г. выдвинуло имперское колониальное ведомство Германии в ответ на версальский диктат.[113] И именно в лондонском министерстве колоний (Colonial Office) начал изучение английской практики колониального управления заведующий отделом колоний в министерстве иностранных дел Германии, Бернхард Дернбург.[114]

Тем не менее известно, что еще в 1911 г. от судебных чиновников в Германской Юго-Западной Африке требовали «больше проявлять расовое сознание».[115] Там до 1905 г. не запрещались браки между немцами и неграми.[116]

Один колониальный журнал в позднее кайзеровское время негодовал по поводу «отсутствия расового инстинкта» у немецкой публики: немецкие женщины якобы «увивались» вокруг африканских музыкантов из колоний, гастролировавших по Германии, настолько активно, что колониально-политические поборники расового инстинкта указали немкам на англосаксонский образец. Прозвучали упреки такого характера: немецкие женщины способны считать иностранца — «даже какого-нибудь бразильца» — интереснее земляка, а вот «англичанки, особенно из мещан», считают позором, если их увидят с иностранцем.[117] Так, в 1899 г. британская общественность была возмущена тем, что англичанка Китти Джюэл пожелала выйти замуж за южноафриканского «принца» Лобенгула. «Англосаксонские расы уже давно считают смешение рас бичом цивилизации», — заявила газета «The Spectator». A «Daily Mail» поздравила священников, отказавшихся венчать эту пару, с тем, что они отказались быть «сообщниками… телесной безнравственности». По-видимому, после этого скандала Китти покончила жизнь самоубийством, а Лобенгула был вынужден зарабатывать себе кусок хлеба трудом на шахте.[118]

Именно подобные случаи имел в виду Ханс Гримм («немецкий Киплинг»),[119] требовавший захвата колониальных пространств для лишенных пространства немцев, когда вновь и вновь ссылался на пример Британской империи: там «браков между белыми англичанками и даже очень хорошими мужчинами другого цвета кожи до сих пор никогда не наблюдалось».[120]«Мы не хотим смешения, и это совпадает… с убеждением… всех британских колониальных политиков, [с] мнением большей части британского народа». Об этом напоминали и национал-социалистские «колониальные пионеры».[121] Ведь во времена расцвета британского империализма расовая дистанция, которую соблюдали британцы по отношению к своим «цветным» подданным, считалась «источником имперского могущества». Предполагалось, что такая дистанция поможет избежать возникновения «расового смешения», существовавшего в «вечно мятежной латинской Америке». Поэтому уже в 1869 г. для каждого «англичанина, способствовавшего появлению на свет… смешанной расы» требовали сурового наказания, о чем и сообщалось в «Anthropological Review».

Разумеется, в Третьем рейхе — как оплоте господства белой расы — с восторгом встречали успехи британской колониальной политики, изображая их как блистательные примеры для подражания: «В частности, использовались все средства для предотвращения роста смешанного населения…» Когда «англичанин… простой солдат проявляет в этих делах очень большую сдержанность — это для него жертва, которую он сознательно приносит своему положению и расовым инстинктам».[122] (Лозунг разрыва дружеских связей с «расово чуждыми лицами» как «жертвы во имя расы» использовался и при насаждении антисемитской доктрины в ранний период Гитлерюгенда.) Таким образом, национал-социалисты оценили, что «[уже] из английского образа мышления… вытекает понятие «раса», в то время как мы, немцы, [еще]… пишем «народ»». В 1909 г. британские учителя истории получили четкую инструкцию обучать воспитанников в соответствии с этосом своей расы. В 1913 г. свойственное англичанам чувство «скажем… легкого отвращения», возникающее при виде кожи другого цвета, посчитали слишком глубоким, чтобы его можно было искоренить. И даже в 1986 г. редактор «Imperialism and Popular Culture[123] отметил, что «согласно достоверным источникам, население Британии в целом придерживалось и придерживается до сих пор — расистских убеждений».[124]«В Англии расизм вездесущ». Так гласит набранный крупным шрифтом заголовок в «Stuttgarter Nachrichten» даже в 1994 году.[125]