Баронесса, которой не было - Олеся Стаховская

Кровать в комнате оказалась одна. И пусть она была достаточно широкой, чтобы свободно вместить двух путников, Тали всерьез раздумывала над тем, чтобы лечь на полу. Ее сомнения развеял Милек. Он занял место у стены, накрылся покрывалом, великодушно уступив одеяло попутчику, буркнул, что мужскими задницами не интересуется, отвернулся и мгновенно уснул.

Девушка боязливо прилегла на свободную половину ближе к краю, натянула одеяло до самого подбородка и принялась размышлять над своей судьбой. Вот она, приличная барышня из благородной семьи, делит постель с мужчиной, который не является ее мужем. Память услужливо явила содержание пособия по этикету, настоятельно предписывавшего избегать ситуаций, способных скомпрометировать добропорядочную девицу.

Добропорядочная девица обреченно осознала, что после сегодняшней ночи ни один достойный мужчина на ней не женится. Становиться супругой Милека не хотелось категорически. Значит, остаются лишь два пути: в монастырь или в падшие женщины. В монастырь идти было скучно, в падшие женщины – интересно, но страшно.

Упиваясь горестными мыслями, Тали уснула.

Ранним утром она стояла на причале, ожидая парома. Поднявшийся за ночь густой, как сметана, туман окутал реку и берег. Мир исчезал в плотном мареве уже на расстоянии полушага. Тали боялась пропустить момент, когда судно причалит к берегу, и старательно вслушивалась в белесую пустоту, но кроме размеренного плеска волн не различала ничего. Парома все не было.

Устав от ожидания, она сошла с деревянных мостков и медленно двинулась вдоль реки по песчаной полосе. Туман постепенно рассеивался, и стало видно, как Эбролья монотонно, будто через силу, накатывает на прибрежный песок. Тали подошла к воде, и волна лизнула кончики ее сапог, затем, отступив за границу белой пелены, вернулась и, как подношение древней богине, бросила к ногам человеческое тело. Мужчина в форме офицера имперской армии был мертв.

Река алела в лучах восходящего солнца, но не рассвет стал тому причиной. Тела солдат, облаченные в красные военные мундиры, раскачивались на волнах Эброльи, которая дымилась клочками тумана. И не было конца этому багряному приливу.

Ехать к границе теперь бессмысленно. Границы больше не существовало. Белоярцы вступили на территорию империи.

Тали, терзаемая недобрым предчувствием, вошла в реку и побрела по пояс в воде, раздвигая тела, вглядываясь в лица. Ей чудилось, еще немного, и она увидит знакомые черты. Эта мысль так захватила ее, оказалась настолько важной, что она внимательно осматривала каждый труп, при необходимости разворачивая его, если тот плавал спиной кверху. Она до дрожи, до тошноты боялась обнаружить знакомое лицо и, в конце концов, обнаружила. Смерть и пребывание в воде не пощадили барона д’Варро, но все же Тали узнала его. Она стояла в реке, не чувствуя холода, оцепенев от горя.

Оставить все как есть, бросить отца на прокорм обитателям Эброльи Тали не могла. Расталкивая мертвецов, она тянула тело барона в сторону берега. Очередной труп, судя по форме – офицер, развернулся от волны, созданной ее суетливыми движениями. Ледяная сморщенная рука задела брючину, но Тали уже привыкла к случайным прикосновениям мертвецов и перестала обращать на них внимание. Но тут осклизлые пальцы сомкнулись на ее запястье. Она попыталась вырвать руку. Тщетно. Мертвый Виллем, граф д’Оррет, крепко держал свою живую невесту. Он, не моргая, смотрел на Тали стеклянными глазами. Синие губы шептали: «Это еще не конец. Мы непременно встретимся. Тебе не сбежать от меня».

Тали подскочила в кровати, судорожно глотая воздух и слезы. Огляделась по сторонам в поисках угрозы. Но ни жениха, ни отца поблизости не оказалось, и она с облегчением рухнула на подушку.

Небо за окном серело, приближался рассвет. Милек лежал рядом. Он, раскинувшись, спал на спине, одной рукой сжимая запястье девушки. Лицо парня было неспокойным, похоже, и его мучили тревожные видения. Тали осторожно, чтобы не разбудить приятеля, расцепила захват, подвинула руку Милека, повернулась на бок и стала смотреть в светлеющий проем окна. Сон не шел. Вскоре захлопали двери, послышались торопливые шаги, потянуло жареным луком и выпекаемым хлебом. Наступило утро.

Виллем, граф д’Оррет, проснулся с тяжелой головой, мутной и гудящей, как от сильнейшего похмелья. Он страдал от жажды и жара. Жар растекался по телу, ослабляя, досаждая, добавляя к головной боли новые мучения. Неужели заболел? Как не вовремя! У него столько нерешенных дел, война начнется со дня на день, а тут еще жар. Жар и тяжесть. Виллем простонал сквозь стиснутые зубы, попытался подняться и понял, что дело нечисто.

Приоткрыв глаза, граф обнаружил себя в чужой каморке, похожей на комнату для прислуги в дешевой таверне, с грязным оконцем, пропускавшим сквозь мутные стекла припыленный солнечный свет, с давно не знавшим побелки потолком и дощатыми стенами, к которым местами были пришпилены выцветшие вырезки из модных каталогов.

Причина жара и тяжести оказалась весьма прозаичной и вместе с тем загадочной. Он лежал на сбитых несвежих простынях чужой постели, придавленный горячим телом. Обнаженным женским телом с невероятно аппетитными формами. Привычным жестом обняв незнакомку, Виллем глубоко задумался, напрягая больную голову в попытках вспомнить, какая нелегкая занесла его в эту кровать и кто эта женщина. Не то чтобы раньше с ним не случалось подобного. Военная академия славилась на весь Дирм пьяными лихачествами будущего цвета имперского офицерства. И Виллем в последние годы учебы целиком отдавался попойкам, стараясь забыть самый страшный кошмар своей жизни, топя в вине и загулах неутихающую боль величайшей утраты.

Много раз он просыпался в чужих кроватях, рядом с посторонними женщинами, не всегда привлекательными, не всегда молодыми. И столько же раз зыбкий образ, придуманный им идеал, в котором мало оставалось от настоящей, некогда живой Тали, возникал перед ним. В ее нежном облике не было ни укора, ни презрения. Лишь печаль и сожаление. Так в детстве на Виллема смотрела мать, прознав о его шалостях. Два светлых лика, две утраты – мать и возлюбленная – сплелись в один, и он сам не мог бы объяснить, из-за кого рыдал, перед кем каялся.

И этим утром сердце сжалось в предчувствии бурного раскаяния. Но его оборвали на самой пронзительной ноте. Случайная любовница заворочалась и проснулась. Приподнялась на локтях. Одарила Виллема восхищенным взглядом, заставляя позабыть и о головной боли, и о жажде, превращая жар из пытки в удовольствие. А после само собой случилось то, что случается обычно между молодым здоровым мужчиной и молодой красивой женщиной, оказавшимися в одной постели.

– Милая, – застегивая рубашку, обратился Виллем к незнакомке, подарившей ему чудесное утро. – Прости, запамятовал твое имя. Уверен, оно так же прекрасно, как и его обладательница.

– Веренея, милостивый государь, – жеманно хихикнула девица.

Замысловатое, наверняка выдуманное имя, деланый смех, раскрасневшиеся пухлые щеки, огромная грудь, рыхлый живот и натруженные руки с широкими ладонями и короткими толстыми пальцами показались графу донельзя вульгарными, а сама ситуация – пошлой до омерзения. Утро вмиг утратило былую привлекательность. Виллему захотелось броситься куда глаза глядят, только бы подальше от этой грязной комнатушки и ее обитательницы, чтобы стереть из памяти случившееся между ними. Он уже было шагнул в сторону ободранной двери, но остановился, вспомнив о деле, которое привело его на постоялый двор. Обернулся. Девица впопыхах натягивала платье.