Смотритель судьбы. Ключ к решению "неразрешимых" проблем - Энди Эндрюс

– А кто тогда я, а? – спросил я, пристально глядя в лицо старика.

– Ты, мой милый, – не кто иной, как щенок, – с ласковой и мудрой улыбкой ответил Джонс. – Уверен, что ты чувствуешь себя любимым, когда тебя хвалят и говорят тебе ласковые слова.

– В точку! – расхохотался я. – Но почему именно щенок, а не взрослая собака?

– А ты подумай, поразмысли хорошенько, – посоветовал Джонс. – Вспомни, как ведет себя щенок, если сказать ему «ах ты, хороший пес, умница, молодец!» Он не просто виляет хвостом – он виляет всем телом и улыбается до ушей и повизгивает от счастья. А как лучше всего обучить щенка командам? Конечно, похвалой! Но должен предупредить любого, кто воспитывает щенка или имеет дело с человеком, понимающим любовь как похвалу и доброе слово. Для щенков или для таких людей нет ничего ужаснее и убийственнее, чем резкие слова и осуждающий тон! Когда щенка ругаешь, он прижимает уши и стелется брюхом по земле и поджимает хвост. И люди, для которых любовь измеряется в ласковых словах, не выносят брани и повышенных тонов, сарказма и ледяного голоса.

– Так, так, понял, значит, люди делятся на щенков, канареек и кошек, это уже три вида наречий любви, – я загибал пальцы. – А какое животное соответствует четвертому, – ценителям практических действий? Таким, как Джин, для которой признаться в любви – значит вовремя подстричь куст остролиста у крыльца?

– Джин и такие, как она, – это золотые рыбки, – уверенно отчеканил Джонс.

Я рассмеялся.

– Вот уж она обрадовалась бы, если бы это услышала! – воскликнул я.

– А ты, конечно же, ей обязательно расскажешь! – поддел меня Джонс, блеснув глазами.

– Джонс, – все еще смеясь, ответил я, – да я всем расскажу!

– Что ж, – Джонс философски пожал плечами, – возможно, людям эти знания пригодятся, и не только семейным парам, а всем вообще будет от них польза. Когда знаешь про четыре диалекта-наречия и умеешь определять, кто на каком изъясняется, тебе становится легче общаться с детьми, друзьями, даже коллегами. Да-да, потому что каждый из нас, независимо от возраста, пола, отношений с другими, обязательно принадлежит к одному из четырех типов и изъясняется на каком-то из диалектов. И если бы мы понимали все четыре диалекта и владели ими, мы бы лучше ладили между собой, и мир стал бы прекраснее.

Я подумал минутку-другую, потом вспомнил, что хотел спросить.

– Джонс, скажите, а почему Джин – именно золотая рыбка?

– Как я уже сказал, «золотыми рыбками» я называю тех, кто понимает любовь, выраженную не словом, а делом, и сам выражает ее не словом, а на деле. Эти люди не реагируют на прикосновения и ласку, не замечают их. Не знаю даже, слышат ли они по-настоящему похвалу и нежные слова или пропускают мимо ушей, но, по-моему, похвалы и нежности им ничего не дают. Что касается внимания и времени, которое им уделяешь, «золотые рыбки» даже не замечают, тут ты или нет. Золотой рыбке нужно лишь, чтобы ты кормил ее и чистил ей аквариум. Ах да, и, раз уж ты здесь, поправь камушки вон в том углу аквариума, а то они что-то криво лежат!

Я захлебнулся от смеха.

– Ах, Джонс, как это все точно подмечено!

– Ну, я долго наблюдал, многие годы, и у меня было время отточить формулировки, – скромно заметил он. Нужно просто посмотреть на человеческие отношения свежим взглядом. – Он встал, потянулся и сказал: – Ого, дело уже к вечеру. Думаю, тебе пора домой – провести время с прелестной супругой, не отвлекаясь ни на что другое.

Я поспешно поднялся и уже готов был откланяться, но тут меня остановило одно соображение. Я чувствовал, что в неоплатном долгу перед этим удивительным стариком, а ведь я ничегошеньки о нем не знаю. И все-таки я был уверен, что люблю его, а он – меня.

– Джонс, – начал я, – вы точно уверены, что не хотите поехать ко мне домой и…

– Спасибо! – прервал меня Джонс. – Сынок, я ценю твое предложение, правда же. Но со мной все хорошо. Я не голоден, мне не холодно. Не беспокойся за старика. И вообще у меня уже время поджимает – назначена следующая встреча. Так что беги, дружок, ладно? – он улыбнулся, подхватил свой неизменный потертый чемоданчик и зашагал рядом со мной прочь с пирса.

Уже на парковке, подходя к своей машине, я спросил:

– Мы еще увидимся? Я хочу сказать, пока вы тут, в наших краях.

– Ну конечно же! – воскликнул Джонс. – Я еще нескоро уеду. Посматривай – увидишь меня. – Он провел ладонью по своей футболке и джинсам. – И по наряду сразу меня признаешь!

Джонс миновал пляж и углубился в городской парк. Уже через час спустились сумерки, в потемневшем небе заиграли алые и фиолетовые отсветы заката, оттеняя своей красотой симфонию ночных звуков: хор сверчков и лягушек. Джонс даже остановился на мостике в парке, чтобы послушать, как они распевают в болоте. Потом над головой у него что-то мягко прошумело, он посмотрел вверх и увидел, как мимо пролетела сова, отправляясь на ночную охоту. Джонс двинулся дальше, потом замедлил шаг и услышал, как где-то неподалеку плеснула в водоеме крупная рыба – или же скромных размеров аллигатор.

Он осмотрелся, по некоторым признакам определил знакомое, давно облюбованное место, подошел к старой сосне, положил на землю свой потрепанный чемоданчик и уселся на него, прислонившись к шершавому стволу дерева. Рядом проходила дорога, но движение на ней было не очень оживленное, – тут ездили в основном местные жители, когда хотели срезать путь к федеральному шоссе номер 59. Туристы же сюда не заглядывали.

Джон не чувствовал усталости. Тем не менее, он прикрыл глаза…

…Уокер Майлс редко ездил этой дорогой, и нынче вечером тоже вряд ли выбрал бы этот маршрут, если бы на светофоре перед пляжем не загорелся красный свет. Уокер знал, что ждать тут придется долго, поэтому свернул направо и поехал через парк на своем небольшом «седане».

Автомобиль плавно катил по извилистой дороге, а Уокер размышлял о своей жизни. Он работал в фармацевтике, занимался продажами. В пятьдесят три года он вновь стал холостяком, – два месяца назад развелся, и это был уже его второй брак. Уокер переехал в приморский городок в надежде начать жизнь с чистого листа. Когда-то раньше он приезжал сюда в отпуск, и ему всегда было здесь хорошо, а потому Уокер рассудил, что и жить здесь постоянно будет приятно, – вдруг тут его поджидает шанс на счастье? В конце концов, ему только и оставалось надеяться, что на шанс. Во всяком случае, именно с таким настроем Уокер теперь шел по жизни: думал, что повезти ему может лишь чудом. И в таком настроении он пребывал постоянно, – оно стало его мировоззрением. Уокер воспринимал счастье как неуловимую добычу, которая постоянно ускользала у него из рук, стоило подкрасться поближе. Мысли его вечно были заняты разбором собственных ошибок на личном и профессиональном фронте, – Уокеру казалось, будто вся его жизнь и есть сплошная ошибка. В последнее время он уже подумывал о самоубийстве.