Моряк, которого разлюбило море - Юкио Мисима

Фусако вгляделась в пространство за сеткой, где в густой темноте среди потушенных фонарей густо росли тропические деревья, кустарники и розы, высаженные в качестве образцов. В потемках разросшаяся зелень неестественно переплелась, являя собой зловещую картину, словно им внезапно показали их собственные внутренности.

— Почему это? — повторил Рюдзи, но Фусако не ответила.

Ей хотелось сказать о своем недовольстве, о том, что она, хозяйка прекрасного дома, вынуждена, как какая-нибудь морячка, принять на себя роль покинутой мужчиной женщины. Но так недалеко и до слов «завтра пора расставаться».

Одинокая морская жизнь приучила Рюдзи не идти напролом. В его вопросе слышалась насмешка: ох уж эти женщины, все бы им ворчать.

Чем сильнее одолевали его горькие мысли о завтрашнем расставании с этой женщиной, тем больше та же горечь настраивала его на мечтательный лад, звуча в голове рефреном: «Мужчина отправляется в путь ради благородной цели, оставляя женщину на берегу».

Это была полная чушь. То, что в плавании нет никакой благородной цели, Рюдзи знал, как никто другой. В нем есть только вахта, связавшая ночь и день, до крайности монотонный быт, житейская скука да будни жалкого узника. А еще предупреждающие радиограммы: «В последнее время в южной части прохода Ираго и в районе входа в пролив Курусима участились случаи аварий с судами нашей компании. Особое внимание следует проявлять при навигации по проливу и при входе в порт. С учетом нынешней ситуации прошу экипаж осуществлять безаварийную навигацию и надеюсь на ваше содействие. Начальник морского отдела».

С тех пор как начался экономический спад в их отрасли, ни одна многословная радиограмма не обходилась без пресловутого «с учетом нынешней ситуации…»

День за днем судовой журнал: погода, направление ветра, сила ветра, атмосферное давление, состояние волнения, температура воздуха, относительная влажность, показания лага, скорость и время в пути. Журнал, куда вместо души человеческой — ее вписать невозможно — тщательно и регулярно вносилось описание капризной морской стихии.

В кают-компании кукла Сиокуми[17]. Пять иллюминаторов. Карта мира на переборке. Солнечные лучи изредка тронут свисающие с подволока бутылочки с соусом и тут же отпрыгнут, снова чуть лизнут подсвеченную темно-коричневую жидкость и резко отступят.

На стене камбуза — сплошная показуха — утреннее меню на голубой бумаге:

«Суп мисо, тофу с баклажанами.

Сушеная редька дайкон.

Натто[18], лук-батун, горчица».

Рядом обеденное европейское меню — суп и прочее.

В лабиринте машинного отделения выкрашенный зеленой краской двигатель, словно тяжелобольной в лихорадке, непрерывно стонет, сотрясаясь всем телом.

…Завтра это станет частью его жизни.

Они с Фусако стояли возле двери в сад озеленительной компании. Рюдзи слегка надавил плечом на сетчатую дверь. Она оказалась незапертой и мягко отворилась вовнутрь.

— Ой, можно войти. — Глаза Фусако по-детски загорелись.

Украдкой поглядывая на свет в окне сторожки, Рюдзи и Фусако прокрались в рукотворные заросли. Никогда раньше им не доводилось бывать в таком пышном саду.

Взявшись за руки, уворачиваясь от шипов и стараясь не топтать цветы под ногами, они прошли сквозь высокие, в человеческий рост, заросли и забрались в уголок, густо поросший юккой, разными видами пальм — банановыми, веерными, канарскими, финиковыми, а также каучуковыми деревьями и прочими тропическими растениями.

Глядя на одетую в белый костюм Фусако, Рюдзи почудилось, будто впервые он встретил ее в тропиках. Осторожно, чтобы не уколоть глаза острыми листьями, они ловко прижались друг к другу. На низкой ноте гудели комары, в воздухе витал аромат духов Фусако, создавая у Рюдзи мучительное ощущение нереальности происходящего.

Между тем во внешнем мире, отделенном от них только металлической сеткой, золотыми рыбками дрожали огни красного неона, да еще свет автомобильных фар изредка пробегал в потемках джунглей. Мерцание красного неона расположенной через дорогу винной лавки настигало женское лицо в тени листьев веерной пальмы, смутно окрашивало красным белые щеки, чернило красные губы. Рюдзи обнял Фусако и долго целовал.

И тогда они утонули в ощущениях, а Фусако в этом поцелуе почувствовала только боль завтрашнего расставания. Поглаживая выбритую мужскую щеку, похожую на плотную насидзи[19], вдыхая запах плоти, источаемый грубым мужским торсом, Фусако чувствовала, как каждый уголок его тела напоминает ей о неизбежном расставании. Она явственно понимала, что этим крепким объятием Рюдзи желает убедиться в самом факте ее существования.

Для Рюдзи этот поцелуй был смертью. Точно такой, как он придумал, смертью в любви. Необычайная гладкость женских губ, бесконечная влажность рта, ярко алеющего в сумраке, так что ощущаешь даже с закрытыми глазами, ее уста, похожие на теплое коралловое море, где водорослью колышется язык… Во всем этом темном блаженстве было нечто, ведущее его прямо к смерти. И даже тысячу раз зная, что завтра им расставаться, сейчас он готов был умереть за эту женщину. Обворожительная смерть пустила корни в его душе.

В это мгновение с центрального пирса донесся неясный пароходный гудок, наполнил окрестности. Он не заметил бы этого звука, не будь он моряком.

«В это время отходят сухогрузы. Интересно, чье судно закончило погрузку?» Он открыл глаза прямо посреди поцелуя.

И тогда ему показалось, что пароходный гудок разбудил в недрах его души до конца неведомую «благородную цель плавания». Что такое «благородная цель»? Может, это иное название тропического солнца?

Рюдзи оторвался от губ Фусако, порылся в карманах. Она ждала. Он наконец достал из пачки погнутую сигарету, сунул в рот, собираясь прикурить, но Фусако сердито отняла у него зажигалку. Рюдзи приблизил к ней лицо с торчащей изо рта сигаретой.

— Не дам прикурить.

С легким металлическим щелчком Фусако высекла пламя и, глядя немигающим взглядом, подпалила сухой венчик ближайшей пальмы. Пламя вот-вот должно было перекинуться на цветок, да все не перекидывалось. Рюдзи напугала решимость, с которой действовала Фусако.

В это мгновение в свете пламени Рюдзи увидел на ее щеке одинокую слезу. Фусако погасила зажигалку. Он снова обнял ее и теперь, успокоенный видом женских слез, заплакал и сам.