Игра вслепую - Эйлет Уолдман

Присмотревшись к ней получше, я действительно заметила индейские черты, хотя, может, дело просто в темных волосах или слегка выступающих скулах.

– Вы нашли мать?

Кэндис пожала плечами:

– Да, но я ей была не нужна. Понимаете, приняла культуру белого человека. Но моя бабушка, ее мать, замечательная. Мы с ней дружили, пока она не умерла. С ней я обрела дом. Если бы меня не украли в детстве, я бы росла в резервации, а не в Ньюпорт-Бич.

Я подавила желание заметить, что многие предпочли бы расти в большом городе на побережье, чем в индейской резервации тех времен, когда там еще не открыли игорные дома, где царит безработица, а медицина и образование ниже среднего. Но, с другой стороны, что я знаю о том, как пусто на душе у индейских детей, оторванных от своего народа?

– Вы основали «Право знать», чтобы помочь тем, кто оказался в подобном положении? – спросила я.

– Да. Понимаете, в такой ситуации никому нет дела до ребенка. Все носятся с правами матери и усыновителей. Но никто не думает о том, что ребенок имеет право знать, кто он, даже если его родная мать скрывается.

– Почему?

– Что – почему?

– Почему ребенок имеет на это право? Если мать отдала его и не хочет, чтобы о ней знали, зачем рассказывать о ней ребенку?

Кэндис бросила на меня сердитый взгляд, недовольная тем, что я усомнилась в ее правоте.

– Самое очевидное – это здоровье. Например, Бобби. Если бы он не сдал анализы, у него мог бы родиться ребенок с этой ужасной болезнью, как она там называется?

– Болезнь Тея-Сакса.

– Да, болезнь Тея-Сакса. Ему повезло, он сдал анализы. А если бы не сдал?

– Тогда его невеста тоже должна быть носителем болезни. Но я вас понимаю. Есть масса наследственных болезней, о которых человек должен знать.

– Вы не представляете, каково ходить к врачу. Он спрашивает о твоей семье, о болезнях вроде рака или диабета. А ты можешь сказать только: «Я не знаю». Это ужасно, – сказала Кэндис, стуча по столу, чтобы подчеркнуть значение слов. – Почему усыновленные дети должны быть лишены медицинской информации, которая может спасти их жизнь?

Сила ее эмоций поразила меня, и я невольно от нее отодвинулась. Она заметила это и смутилась.

Я не хотела ставить ее в неловкое положение, поэтому произнесла самым примирительным тоном:

– Да, действительно. Никогда об этом не задумывалась. Но ведь можно требовать у родителей историю болезни, когда они отдают своих детей?

Она откинулась на спинку стула и резко покачала головой:

– Вы ничего не поняли. Дело не только в болезнях. А в том, кто ты. Я индеанка. Знаете, что это значит? Это причина, по которой я не была счастлива в мире белого человека. – Она сердитым взмахом руки указала на скамейки, аккуратно подобранные рекламные плакаты, маленькие деревянные столы, белых людей, пьющих кофе. – Всю жизнь я не находила себе места. И если бы я не выяснила, кто моя мать, то так бы и не узнала почему. А теперь я знаю. Я лакота. И никто от меня этого не скроет. Даже мать.

Она снова ударила кулаком по столу. Исаак испуганно посмотрел на нас, и я поманила его к себе. Он подбежал ко мне, и я усадила его на колени.

– Спасибо, Кэндис, – сказала я. – Я об этом раньше не задумывалась. Спасибо, что вы уделили мне время и просветили меня.

Мы обе понимали, что это грубая лесть. Но я все равно изобразила самую очаровательную из своих улыбок.

– Бетси, невеста Бобби, хочет выяснить, что с ним произошло. Как я понимаю, вы нашли для Бобби важную информацию, и он встречался с вами здесь. Я должна знать, о чем вы говорили.

– Почему я должна вам говорить? Я вас не знаю. Я даже Бетси не знаю. – Это имя прозвучало так, словно она выпила скисшего молока.

– Ради бога, Кэндис. Я не хочу создавать вам проблемы. Я просто пытаюсь выяснить, что Бобби делал перед смертью. Мы должны узнать, почему он покончил с собой. Если, конечно, покончил.

Она прищурилась.

– Вы думаете, его убили?

Думала ли я так? Это казалось еще невероятнее того, что этот веселый жизнерадостный парень покончил с собой.

– Не знаю. Как раз в этом я и хочу разобраться.

– Вы детектив, что ли?

Тут я замолчала. Как просто было сказать: «Да, я детектив».

Но вместо этого я покачала головой:

– Я просто друг. Прошу вас, Кэндис. Что вы обнаружили?

– Откуда я знаю, может, вы собираетесь пришить это дело мне? – спросила она, скрестив руки на своей объемной груди.

Я опешила. Пришить ей что? Смерть Бобби? Я развела руками.

– Я ничего никому не собираюсь пришить. Я просто хочу выяснить, нашел ли Бобби своих настоящих родителей. И я знаю, что вы можете мне помочь.

– Мама, – захныкал Исаак. Очевидно, его пугал тон нашей беседы. Не хотелось продолжать разговор при нем. Я обняла его и поцеловала. Затем отыскала в сумке визитку из тех, что Питер сделал для меня на прошлое Рождество. Они были салатовыми, а мое имя, телефон и адрес электронной почты пропечатаны темно-зеленым.

– Вот мой телефон. Звоните, если надумаете поговорить. Надеюсь, вы не против, если я назову ваше имя полицейским, которые расследуют… – Я посмотрела на Исаака, сидящего у меня на коленях, и прикусила язык.

– Нет! – воскликнула Кэндис. Затем, явно смущенная своей горячностью, продолжила: – Не вовлекайте меня в это дело. Ради «Права знать».

Она помолчала, потом наклонилась ко мне и прошептала:

– Могу сказать только одно: Бобби родился в Мемориальной больнице Хаверфорда в Пасадене. Больше я ничего не знаю. Но этого должно быть достаточно, чтобы найти его мать.

Новый офис Эла состоял из телефона, карточного стола и старого шкафа для бумаг, задвинутого в угол его гаража в Вестминстере, маленьком городе к югу от центра Лос-Анджелеса.

– Хорошая нора, – сказала я.

Я позвонила ему, когда ехала домой от Кэндис, чтобы спросить, как выяснить имена всех младенцев, родившихся в Мемориальной больнице Хаверфорда 15 февраля 1972 года, а также узнать, что слышно от его друзей из полиции.

– Похоже на самоубийство, – заявил он.

– Но они не уверены?

– Есть сомнения.

– Например? Расскажи, на что обращают внимание при расследовании подозрительной смерти, чтобы определить, убийство это или самоубийство.

– На многое. Например, есть или нет орудие убийства.

– Они же нашли пистолет в машине.

– И не где-нибудь, а у него в руке.

– Правильно, в руке. Что еще?

– Они исследуют траекторию полета пули. То есть мог ли человек застрелиться под таким углом.