Четвертый крестовый поход - Джонатан Филипс

Некоторые женщины могли воодушевлять мужчин на участие в крестовом походе. Как писал летописец Третьего крестового похода, «невесты побуждали женихов, а матери — сыновей, и огорчало их лишь то, что они не могли отправиться следом из-за свойственной их полу слабости».[57] С другой стороны, женщины могли и не позволить мужчинам отправиться в экспедицию. Так, в Уэльсе герольд завербовал для похода одного рыцаря, но его жена «внезапно заставила отказаться от благородного намерения, играя на его слабостях и пустив в ход женские чары».[58]

Учитывая большую вероятность гибели крестоносца, на решившихся войти в их число наверняка оказывалось немалое эмоциональное давление. Теоретически женатый человек, прежде чем стать крестоносцем, должен был заручиться согласием жены. Трудно сказать, имела ли эта мера какой-либо практический эффект. Воспылав энтузиазмом от проповеди, либо находясь под давлением окружающих или вследствие семейных традиций, скорее всего, человек не обращал особого внимания на мнение супруги. Препятствие к вербовке могло возникнуть лишь в редких случаях. Однако для увеличения количества крестоносцев, вразрез с церковным правом, в послании папы римского Иннокентия указывалось, что согласие супруги не является обязательным.

Вне зависимости от воинского статуса многие крестоносцы охотно отказывались от комфорта и безопасности, окружавших их дома в кругу семьи. Участник Второго крестового похода выразительно говорит о принесенной им жертве:

«Воистину они [крестоносцы] отказались от всех благ и титулов ради угодного Господу паломничества, чтобы достичь вечной награды. Очарование жен, нежные поцелуи младенцев, прильнувших к груди, еще более трогательные обещания старших детей, желанные утешения родственников и друзей — все оставлено, чтобы следовать за Христом, сохранив в памяти лишь сладкое, но мучительное воспоминание о родной земле».[59]

Мысль о том, что придется оставить жену, детей, родителей, семью и друзей, наверняка должна была оказывать серьезное влияние на тех, кто решился встать под знак креста. Учитывая зачаточное состояние средневековых средств связи, даже отправка домой письма была достаточно непростой задачей. Впрочем, у представителей элиты и лиц, имевших доступ к грамотному духовенству, такая возможность существовала. В начале 1098 года граф Стефан Блуа обратился к Адели, «нежнейшей и любезнейшей жене, дорогим детям и всем вассалам», чтобы рассказать об успехах Первого крестового похода. Впрочем, события развивались довольно быстро, и к тому времени, как пару месяцев спустя Адела получила письмо, оптимизм Стефана, равно как и его храбрость, несколько иссякли, и граф покинул экспедицию.[60]

Учитывая невысокий уровень грамотности, зачастую основным источником информации о событиях в Святой земле для местного населения являлись сообщения, поступавшие в церковные организации. Поэтому в Европе оставалось лишь молиться о судьбе ушедших в крестовый поход. Впрочем, папство призывало людей именно к этому. Достоверно известен, по крайней мере, один случай, когда некий Вальтер Трейонский ушел в монастырь святого Петра в Шартре, чтобы молиться о своем отце, когда тот стал участником Второго крестового похода.[61]

Люди сражались в Святой Земле или двигались к ней, а все их помыслы обычно были прикованы к оставшейся вдалеке родине. Чувство тоски по дому возникает из неведомых источников, особенно в тяжелые минуты. Когда первые франкские поселенцы пытались установить свою власть в Святой Земле, они столкнулись со значительно превосходящими силами противника. Временами положение представлялось в самом мрачном свете. Фолькер Шартрский писал:

«Со всех сторон нас осаждали враги… В тот день все шло не так, не было нам покоя, и к тому же не удалось напоить измученных жаждой животных. Как бы мне хотелось оказаться сейчас в Шартре или Орлеане! И остальные мечтали о том же».[62]

Можно ощутить тоску по безопасности родины, по родным звукам и запахам Северной Франции — и понять усталость и страх войска, попавшего в трудное положение вдали от дома. Преимуществом последующих крестоносцев над первопроходцами 1095–1099 годов было присутствие в Леванте франков. Общая вера, язык и, зачастую, семейные узы смягчали культурный шок от путешествия на Восток.

Важной проблемой была и забота о безопасности оставшегося дома имущества и своих семей. На личном уровне многие могли опасаться возможной неверности жен. При осаде Лиссабона в 1147 году мусульмане, защищавшие город, с удовольствием дразнили этим атакующих.

«Они разжигали нас мыслью о многочисленных детях, появившихся в наших домах за время нашего отсутствия, говоря, что, раз у наших жен уже появилось немалое потомство, то они не будут сильно убиваться из-за нашей гибели. А еще они обещали, что если кто-то из нас и уцелеет, то вернется домой нищим. Так они насмехались над нами и скалили зубы».[63]

Один из способов гарантировать безопасность женщины и ее сексуальную неприкосновенность было помещение ее под присмотр религиозного сообщества. Крестоносец Первого крестового похода Жильбер из Аалста, готовясь отправиться в Левант, основал для своей сестры Лейтгард монастырь Мерхем.[64]

Защита, которую предоставляли крупнейшие религиозные организации того времени, была важна и для решения другой проблемы, встававшей перед отъезжающим крестоносцем и его семьей. В условиях типичной для того времени военной и политической нестабильности отсутствие землевладельца и солидной части его рыцарей давало ниспосланную (в буквальном смысле) небом возможность для его менее порядочного соседа. Папский престол старался предотвратить такие проблемы, объявив о принятии под церковную охрану земель крестоносцев и угрожая жестокими карами тому, кто решится нарушить их неприкосновенность. Но на практике возникшая после Первого крестового похода масса судебных дел свидетельствовала, что многие рыцари утратили свои земли или какие-либо права за время отсутствия по месту жительства.[65]

Чтобы предотвратить вероятность такого исхода, крестоносец обращался к какому-либо знатному человеку, зачастую к близкому родственнику, чтобы тот присматривал за его собственностью. В результате иногда удавалось отражать коварные поползновения. Сибилла Фландрская взяла на себя управление графством, когда ее супруг Тьерри отправился сражаться в рядах воинства Второго крестового похода в 1146 году. Спустя два года, когда владелец соседнего графства Эйно попытался захватить ее земли, Сибилла сама возглавила сопротивление и вынудила противника обратиться в бегство. Разумеется, Сибилла была не единственной женщиной, на которую возложили ответственность за владения ушедшего в поход мужа, и такие моменты предоставляли женщинам средневековья редкую возможность реально осуществлять политическую власть.[66] Для тех, кто решался принять участие в крестовом походе, еще одной проблемой становилась стоимость кампании. Для экипировки рыцаря, его эскорта и слуг требовались значительные денежные вложения. Доспехи, оружие и в первую очередь лошади были чрезвычайно дороги. Приходилось также брать с собой значительные суммы, чтобы приобретать продукты — хотя зачастую знать предпочитала брать ценные предметы для обмена или, при необходимости, на подарки.