Чьи-то крылья - Александра Огеньская

студента того отчислили в следующую же сессию — завалил три предмета и нахамил преподавателю-ящеру.

Дурак.

***

— А друзья? Скучаешь по ним? — спросила у Стафена психолог в интернате. — Наверно, тяжело вот так уехать сразу. Непривычно в городе тоже, наверно?

Стафен моргнул. Лицо психолога расплывалось, делалось попеременно то Лизиным, то мордой Криста, а то замещалось огромным меднокожим Клодом.

Это всё был проклятый лес.

Стафен снова моргнул.

Пропал и психолог, и Клод. Вместо них опять была поляна с этим страшным белым яйцом по центру. Оно продолжало пульсировать.

И вызывало непонятное, но рефлекторно-рвотное отвращение. Было в нём нечто невыносимо мерзкое. И в этой скорлупе, и в пульсирующих обнаженных, не прикрытых кожей венах.

— И дальше-то что? — спросил Стафен невесть у кого.

— Верните мне Криста и отпустите нас с миром, а не то…

На "не то" сил почти не было. Магом-то Стафен был не то чтобы крутым и могущественным. Но он готов был эту дрянь выжечь нахрен. Выжечь, а пепел развеять по ветру. Вот так вот.

Яйцо пульсировало.

Криста нигде не было. Стафен стоял посреди чудовищного иномирского леса совершенно один.

***

Не все ящеры рождаются в интернатских инкубаторах. Нормальные, любимые родителями ящеры проклёвываются дома, в родных гнёздах, в любви и ожидании. Их высиживают живые и теплые родители, заботятся, ждут, с нетерпением разглядывают яйца. Первое, что видит любимый и желанный ребёнок, — лицо матери. И это правильно, хорошо. Ребёнок видит это лицо, чувствует любовь матери, его страх проходит, так?

Дети в интернатах проклёвываются в одиночестве, и первое, что видят, — свет инфраламп. И если не везёт проклюнуться ночью, то свет этой лампы потом помнится лучше всего остального из младенчества, потому что приходится провести в нём — и в полном одиночестве — несколько часов в ожидании нянечек, которые навещают инкубаторы раз в смену — то есть в шесть часов. Кристу не повезло проклюнуться в полночь, сразу после ухода нянечки. Он ждал переселения в детский манеж все шесть часов. Он эти чертовы лампы и ряды других яиц, наверно, на всю жизнь запомнил.

А ещё лучше запомнил: его никто не ждет. Он никому не нужен.

От выхода из яйца, таким образом, Криста никто никогда не любил. В этом всё дело. Никак не любил — ни как родители должны любить своих детей, ни как друзья любят своих друзей, ни как влюбленные — друг друга.

У Криста были приятели — ещё по интернату, одногруппники — в техникуме, коллеги — на работе. У него и секс даже был, но Криста всё равно никто не любил.

И Крист завидовал всем, кому только мог. Всех вокруг кто-то любит и они кого-то любят. Крист погряз в зависти.

***

Стафен был симпатичный, в техникуме на него вешались девчонки (и иногда — парни). Стафену повезло быть к тому же неглупым — диплом с отличием давал возможность сразу заполучить хорошую работу и не проходить испытательный срок. У Стафена был неплохой магический профиль — не стандартный и набивший оскомину профиль пирокинетика, а нормальный и несколько академичный "универсал-природник", который открывал множество возможностей и ещё больше шансов для карьерного роста. Не великий маг и волшебник Мерлин, конечно, но для работы с протечками сойдёт. А если захочется заняться наукой на старости лет — тем более сойдёт (его преподаватели ему, помнится, активно намекали).

Стафен не понимал, чего ему ещё от жизни надо.

Клод говорил: "Молодой ты еще". И да, в сравнении с двухсотлетним Клодом Стафен был молод.

Клод уже устал, кажется, даже просто жить. Говорил, отдохнёт на пенсии, но иногда от него веяло таким вселенским утомлением, что Стафен не особенно верил, что на пенсии Клод действительно сможет отдохнуть.

Но Клод — огромный, старый, меднокожий и назначенный Стафену в напарники-наставники — он был добрым. Огромным и огромной доброты. Не то чтобы это требовало какого-то проговаривания. Не то чтобы он спасал с деревьев котят и переносил бабушек через дороги. Однажды утром Стафен вошёл в кабинет калибровки ментальных связей, а вышел оттуда с большой и безусловной добротой Клода за плечами. Клод был добр к Стафену просто так. Не за красный диплом и не за то, что Стафен "подает надежды".

Впервые за спиной у Стафена стоял кто-то большой, сильный и безусловно поддерживающий. Как теплое одеяло.

Клоду было двести лет. Он отработал в сантехнической службе восемьдесят лет. У него сменилось пять напарников. Один из его бывших партнеров погиб у Клода прямо на глазах. Клод был слишком стар.

И Клод, разумеется, ушёл.

На пенсию, да, но прежде всего он ушёл от Стафена. Второй раз Стафен вышел из кабинета ментальной калибровки уже снова голый и с незаслоненной спиной.

Но он, по крайней мере, знал, как оно бывает.

Глава 7

Лиза никогда не считала себя особенно умной, но и дурой не считала тоже. В конце концов, чтобы понять, что дело неладно, ум-то особый и не требуется. Это же сложить два и два. С утра суетятся у дома, на звонки не отвечают, велят ждать и никуда не выходить, лестницу на чердак оцепили и навесили желтую предупредительную ленту. Дело ясное — всё плохо.

Лиза огорчилась, разозлилась и испугалась. Но, делать нечего, прилепилась к окну и стала ждать.

Сперва ничего не происходило. Мимо дома ходили люди, пролетали почтовые, на лавочки уселись старушки. Лиза сделала себе ещё кофе.

Суета началась внезапно, с появлением огромного серебристого ящера. Кажется, женщины — у ящеров пол на глаз определить бывает сложновато.

***

Как не бывает абсолютного счастья, не бывает и абсолютного несчастья. В какие-то отдельные моменты ты это всё чувствуешь, конечно, но никакой человек не способен пребывать в счастье или несчастье постоянно. В основном же жизнь ровно-серая с проблесками отдельных цветов. С этим нужно смириться, считал всегда Стафен. Жить себе и жить. И не ждать от жизни того, чего у тебя нет, и смириться с тем, что есть.

Мадлена из аналитики ему как-то посреди обычной для отдела оракулов пьянки сказала: “Нормальная жизнь — это когда кирпичи на голову не валятся. Если не валятся — нормально, а валятся — плохо. Врубаешься?” Стафен “врубился” настолько, что даже, кажется, долго Мадлену благодарил за такую несусветную мудрость.

Так вот что Стафен про всё это думает: плывешь себе по жизни, как говно в проруби — да, нормально. Жить можно.

А что не хочется, так это уж твоё