Всеобщая теория забвения - Жузе Агуалуза

Войдя внутрь, Соба увидел письменный стол и два стула. Лопасти закрепленного на потолке вентилятора медленно вращались, гоняя по кругу влажный воздух.

– Жайме Пангила, – представился сапер, предложив Собе Младшему сесть.

Пангила попросил его показать камни. Он рассмотрел алмазы сначала под светом лампы, а потом подошел к окну, отодвинул занавеску и медленно стал изучать их, поворачивая в разные стороны под яркими лучами солнца, пребывавшего почти в зените. Наконец он сел.

– Камни, пусть и не крупные, но хорошие, очень чистые. Я и знать не хочу, как они вам достались. Но у меня могут возникнуть проблемы, когда я соберусь их продать. Больше семи тысяч долларов предложить не смогу.

Соба Младший отказался. Пангила удвоил предложение. Он вытащил из ящика стола пачку купюр, положил ее в коробку из-под обуви и пододвинул к собеседнику.

Соба присел в ближайшем баре, поставив коробку на стол, и стал думать, что можно сделать с этими деньгами. Его взгляд остановился на пивной этикетке с изображенным на ней силуэтом птицы с расправленными крыльями. Он вспомнил о голубе. У него по-прежнему хранился тот пластмассовый цилиндрик, и на записке, пусть и с трудом, еще можно было прочитать:

Кто же мог это написать?

Вероятно, какой-нибудь начальник из “Диаманг”[16].

Он живо представлял мужчину с суровым лицом, как тот пишет послание, сворачивает в трубочку, засовывает в цилиндрик, который прикрепляет к голубиной лапе. Потом он представил, как человек заставляет птицу проглотить камни, сначала один, потом другой, запускает ее в небо – и вот она уже летит, от одного дома, зажатого между пышными кронами манговых деревьев, к другому, маршрутом из Дунду[17] в наиопаснейшие столичные небеса, мимо мрачных лесов, изумленных этим зрелищем рек и многочисленных, воюющих друг с другом армий.

Улыбнувшись, он встал из-за стола. Теперь ему было понятно, что делать с деньгами. В следующие несколько месяцев Соба Младший наладил работу малого предприятия по доставке посылок, назвав его “Почтовый голубь”. Особенно ему нравилось, что на языке кимбунду слово “голубь” также означает “гонец” или “посыльный”. Дело быстро стало прибыльным, со временем к нему добавились и другие проекты. Соба вкладывался в самые разные из них, от гостиничного бизнеса до торговли недвижимостью, и всегда успешно.

Одним декабрьским воскресным днем, когда солнце светило необычайно ярко, в районе Риалту он встретился с Папи Болинго́. Они заказали пива и неспешно беседовали, бла-бла-бла, размякнув в полуденной истоме, словно в гамаке.

– Как жизнь, Папи?

– Живется помаленьку.

– Ты все поешь?

– Немного, старик. Последнее время не выступаю. Зато Фофу чудит.

Папи Болинго́ уволили с Национального радио. Ему едва удавалось сводить концы с концами, выступая на всяческих торжествах. Двоюродный брат Папи, работавший проводником на сафари, привез из Конго карликового бегемота. Нашел его в лесу, совсем еще маленького, – он в отчаянии топтался вокруг трупа матери. Гитарист взял малыша и поселил у себя в квартире. Папи выкормил бегемота из детской бутылочки и научил танцевать заирскую румбу. Вскоре Фофу стал выступать с ним на сцене в небольших барах на окраине Луанды. Соба Младший бывал на этих шоу не раз и всегда уходил под большим впечатлением. Проблема состояла в том, что гиппопотам быстро увеличивался в размерах. Карликовые бегемоты, или бегемоты-пигмеи (Choeropsis liberiensis), маленькие только в сравнении со своими более известными родичами. Однако взрослыми они могут достигать размеров очень крупной свиньи. Соседи начали возмущаться. Многие держали собак, некоторые упорно разводили на верандах кур, коз, свиней. Но гиппопотамов не было ни у кого. И Фофу, даже будучи артистом, внушал соседям страх. Иные, завидев животное на веранде, бросали в него камни.

Соба Младший понял, что пришло время спасать друга.

– Сколько ты хочешь за квартир)/? Мне нужна хорошая квартира в самом центре. А тебе требуется ферма, где было бы много места, чтобы ты мог растить своего бегемота.

Папи Болинго́ засомневался:

– Я столько лет живу в этой квартире. Мне кажется, я уже привязался к ней.

– Пятьсот тысяч?

– Пятьсот тысяч? Пятьсот тысяч чего?

– Я даю тебе пятьсот тысяч долларов за квартиру. С такими деньгами ты купишь хорошую ферму.

Папи Болинго́ весело рассмеялся. Потом он посмотрел на серьезное лицо друга и, оборвав хохот, приподнялся на стуле:

– Я подумал, ты шутишь. У тебя есть пятьсот тыщ долларов?

– И еще несколько миллионов. Много миллионов. Я ведь не оказываю тебе никакой услуги, это просто прекрасное вложение денег. Ваш дом хоть и сильно изношен, но, если его хорошенько подремонтировать, покрасить, поставить новые лифты, он будет таким же привлекательным, как во времена колонов. А уж потом объявятся и покупатели. Генералы, министры. Те, у кого гораздо больше денег, чем у меня. За какую-то мелочь они выселят оттуда людей. Если те не захотят уезжать по-хорошему, придется по-плохому.

Так Соба Младший приобрел квартиру Папи Болинго́.

Я начинаю терять зрение. Закрываю правый глаз и вижу только тени. Все путаю. Хожу, держась за стену.

Читаю с большим трудом и только при дневном свете, пользуясь лупой, чем дальше, тем сильнее.

Иногда перечитываю последние уцелевшие книги, те, что не хочу сжигать.

Сколько прекрасных голосов, сопровождавших меня все эти годы, мне пришлось сжечь!

Иногда мне кажется: я сошла сума.

Увидела тут с террасы бегемота, танцующего на соседней веранде. Это мираж, понимаю, но ведь все равно я его видела. Может, это от голода.

Последнее время я очень мало ем.

Слабость, зрение, которое становится все хуже, – из-за всего этого, когда я читаю, буквы перед глазами начинают прыгать. Я прочитываю страницы, которые уже много раз читала, но они мне кажутся уже другими.

Читая, я ошибаюсь, и в этих ошибках иногда обнаруживаю что-то невероятно точное.

В ошибках я часто нахожу саму себя.

И благодаря им некоторые страницы становятся лучше.

Огоньки светлячков светятся по углам комнат. Я перемещаюсь, будто медуза, в этой подсвеченной дымке, погружаясь в собственные сны.