Хорек-писатель в поисках музы - Ричард Бах
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наступила долгая тишина. Глаза Баджирона закрылись, нос поник. Ему казалось, что он умирает, что свет его разума угасает навсегда. Но вот из мглы, затягивающей его в свой черный омут, раздался голос дракона, таившегося до поры в потемках его души.
«Кто ты такой, по-твоему. Хорек Баджи? Как ты посмел назвать себя писателем — ты, обманщик?
Зачем ты терзаешь себя этой ложью? Или тебе так нравится страдать?»
Баджирон промолчал.
«Кому ты нужен? Твоя книга — даже и не книга вовсе, и ты сам это знаешь. Эти страницы — как песок, ничтожный и никчемный. Весь твой роман ничего не стоил с самого начала; никчемен он и сейчас, и останется таким же никчемным, когда ты наконец откажешься от своей затеи и порвешь его на клочки.
Какой же ты дурак! С чего ты взял, что хоть кто-нибудь в целом свете захочет прочесть о твоем Урбене де Ротските? Дурак ты, Баджи. Ну вот, ты расставил все в правильном порядке, зажег свой Светоч Мудрости и взялся за свое капризное перо. И что? Думаешь, этого достаточно? Ну так давай. Великий Писатель, попытайся еще раз, за чем же дело стало? Только ты уж постарайся. Какая там следующая фраза? Не знаешь? Ну и что с того? Какая разница? Чистая страница имеет свою цену — цену бумаги. Но исписанная страница не стоит ничего. Это просто мусор».
Снова наступила тишина. Ах, как он когда-то гордился собою, как был уверен в своих силах! В бессильной муке Хорек Баджирон уронил голову и уткнулся носом в мягкую промокашку.
Чернила на кончике упавшего пера потихоньку засыхали.
Но дракон не уходил.
«Твои мысли — как бревна, запрудившие реку. Толкаются, громоздятся друг на друга — и ни складу, ни ладу. Твои идеи — как камни. Даже хуже. Простые булыжники, бессмысленные и никому не нужные.
Никому, никому.
Когда-то, в давние времена, жили великие гении. Вот они писали настоящие шедевры. Но скажи на милость, куда до них Хорьку Баджирону? Ты возомнил, что сможешь написать роман, который перевернет мир? Но есть ли у тебя для этого хоть один шанс?»
Скрючившийся за столом хорек чуть пошевелился — едва-едва, только чтобы повернуть голову набок. Глаза его так и не открылись.
«Я тебя спрашиваю. Есть ли у тебя шанс сочинить хоть что-нибудь такое, что перевернет мир, который прекрасно обходился без тебя многие века и до сих пор прекрасно обходится без твоего романа?»
Молчание.
«Какова вероятность, я тебя спрашиваю? Один шанс на миллион? Или на сколько миллионов? Чем ты отличаешься от любого другого существа, жившего когда-либо на этом свете? Чем ты лучше? Почему ты решил, что каждое написанное тобою слово заслуживает быть прочитанным?»
Молчание.
«Зачем ты тратишь попусту отпущенное тебе время? И что за дурацкое название — "Там, где ступила лапа хорька"?! Дурак ты, дурак!»
И гулким громоподобным шепотом в голове Баджирона зазвучали имена великих хорьков-писателей, творивших в былые времена. Но то был не гимн во славу гениев — нет, то была погребальная песнь на могиле всех наивных баджироновых надежд.
«...Барсенай... Эмандр... Аведой Мерек... Чиао Юнвэй... Мигелита Хоррес...»
Дракон не сомневался, что с каждым названным именем вера Баджирона в свой собственный свет погружается в непроглядную тьму еще чуточку глубже.
И он не ошибся. В следующий раз к своему перу писатель прикоснулся далеко не сразу — и лишь для того, чтобы очистить его от засохших чернил и убрать с глаз долой.
«Мне конец», — подумал он.
И все же он завершил свой ритуал, хотя долго еще недоумевал, зачем было это делать. И тут произошло нечто такое, чего с ним не случалось еще никогда. Голос зазвучал вновь — на сей раз светло и нежно. Он пробился сквозь стену несокрушимых чужих имен, и тьма, которой они обступили Хорька Баджирона, внезапно рассеялась без следа.
«Они говорили от имени своих времен. Но кто выскажется за твое время. Хорек Баджирон?»
Голос звенел хрустальным эхом, и никакой жестокости в нем больше не было. Он потрясал Баджирона до глубины души, но в то же время нес утешение и облегчение.
«Истории, которые ты. Хорек Баджирон, поведал миру, — промолвил голос, — и персонажи, в которых ты вдохнул жизнь, никогда не умрут».
Затем он умолк, и вместо сумятицы в душе Баджирона воцарилась полная тишина.
А потом, довольно скоро, на смену ей пришел аромат апельсиновых вафель на сливочном масле.
Они сели завтракать на веранде. Проглотив свое отчаяние, Баджирон снова сообщил жене, что выбросил все написанное за это утро. Ни единого слова не добавилось к его роману!
— Но у меня такое чувство, Даниэлла, — добавил он, — что мой роман будет великим. Урбен де Ротскит встанет в одном ряду с классиками. Да-да, с классиками...
«Так ли это?» — спросил он себя и протянул лапу к кувшинчику с медом.
— Я знаю, — кивнула Даниэлла, так и не притронувшись к четвертушке вафли, лежавшей у нее на тарелке. — Сказать почему? Потому что во всем, что ты пишешь, есть душа. Нет, не душа. Нет. Как же это сказать? Во всем, что ты делаешь, есть что-то такое... ну, как в «Лапе — раз, лапе — два»... или в «Стайке»... Знаешь, почему я полюбила твоего Стайка? В его груди бьется мое сердце. Он — не только колибри. Он — это я! Не понимаю, как тебе это удается! Я так писать не умею. Вероника — это не я. Я вообще не знаю таких хорьков, как она. Она — всего лишь выдумка. А вот Стайк... Стайк — настоящий!
— Понимаешь, этот роман тоже уже готов. Он ждет меня, — продолжал Баджирон. — Но он прячется где-то во тьме, таится от меня. Вот бы он пришел ко мне так же, как все эти щенячьи повести! ВЖИК! Как вспышка света... Раз — и готово! — Он отломил огромный кусок вафли ребром вилки и принялся жевать, не теряя, однако, нить своих рассуждений.
— Фомому гваф Уввен фкоро фдафтша...— Заметив, что Даниэлла хмурится в недоумении, он поспешно запил вафлю молоком.
— По-моему, граф Урбен скоро сдастся, — повторил он. — И все-таки я до сих пор не понимаю толком, кто он такой.
Даниэлла кивнула.
— Классические романы быстро не пишутся. Любой другой на твоем месте уже бы сдался и все бросил.
— Профессиональный писатель — это такой дилетант, который никогда не сдается, — напомнил ей Баджирон и решил, что пора наконец поговорить о чем-нибудь приятном. — А как твой Роман Номер Два?
Даниэлла улыбнулась и радостно засопела.
— Продвигается. Три тысячи слов в день. А иногда — даже пять.
