Темные вершины - Алексей Винокуров

Но базилевс не мог заглянуть, не мог прочитать, потому что не встретились бы они – властитель и жертва – ни при каких обстоятельствах. Проштрафившееся привидение никто не прогонял, его просто не замечали, и уж подавно никак не могло оно пересечься с потентатом, даже если бы залило своими слезами весь дворец и пресмыкалось по коридорам с хриплыми криками «Пожар! Пожар!».

Вот по этому по всему, когда преемника доставили во дворец, он и содрогался, умирал от страха, нырял трусливо в кратковременную кому. Потом выныривал, вдыхал деревянного, неподвижного воздуха, снова утопал – и так до бесконечности. На счастье, триумвират был рядом: три монументальных, словно бы каменных фигуры – и слово поддержки, и нашатырный спирт.

– Не падайте духом, – в голосе Мышастого рокотал океан верховной власти, – никто не остров, с первого раза всем страшно, а привыкнете – весь мир у вас в руках. Мы рядом, а значит, бояться некого, нечего…

Как это – некого бояться?! А базилевса? А палача его, Хранителя с холодным взором?

– Хранитель – раб базилевсу, а базилевс слился с океаном великой пустоты, – увещевал Мышастый, и остальные, Хабанера и Рыжий, медленно кивали головами: да, океан, да, пустота, а главное, слился, слился…

Но постойте, вскидывался он, какой еще океан, какая пустота?! Ведь только вчера базилевса по телевизору показывали. Живым показывали, живым и здоровым… и страшным вдобавок, хуже самой смерти!

Показывали, был грех, не отрицаем… властительные головы покачивались чудовищно, глухо, как у китайских болванчиков. Но то была фикция, запись, на такой именно случай всегда есть в запасе несколько роликов, где базилевс жив, здоров и людоеден по-прежнему, и не даст врагам внешним и внутренним ронять куда попало национальную валюту.

Наследник и верил уговорам, и не верил, и снова верил, и опять колебался. Но трое напротив не теряли терпения, увещевали, доказывали – и холодными жадными звездами сияли на него державные зеницы.

И он все-таки доверился им, не удержался. В самом деле, кто посмел бы при живом базилевсе доставить во дворец преемника? Высочайший растер бы их в порошок, в молекулы, в межатомную пыль. Они триумвиры, но они не камикадзе, не токкотай какие-нибудь, это же так ясно, потентат, о чем тут еще говорить!

Да, хорошо, пусть так, пусть не о чем, он согласен, но тогда возникает вопрос, непременный, последний, главный: что дальше? Вопрос этот он задал не сразу, спросил сначала глазами, лицом, всем телом, и лишь не получив ответа, решился все-таки, произнес вслух:

– Что же дальше?

И тут случилось такое, чего он не мог ожидать, да и никто не мог, между нами говоря. Триумвиры, монументальные, неподвижные, почти из мрамора высеченные, вдруг переглянулись, заморгали глазами. Он испугался, оробел, думал, не то сказал, но они все трое склонились перед ним в глубоком поклоне: теперь базилевс – вы, ваше августейшество…

Вот так он и стал базилевсом, стал потентатом, высочайшим и драгоценнорожденным, – ритуал оказался совсем простой. Это было все равно как если стать вдруг Богом. А то и почище – Бог ведь имеет границы: он есть свет, добро, любовь, и в нем нет никакой тьмы. Базилевс же не ограничен ничем, он может быть и светом, и тьмой, в зависимости от своей воли и указаний триумвиров.

Как ни странно, едва только став базилевсом, первым делом столкнулся он не с выгодами и преференциями, а с проблемами странными и удивительными.

Первым сюрпризом стал чудовищный бурый варан, который засел в стеклянном вольере в его, базилевса, законном кабинете. При появлении нового хозяина уродец привстал на четырех коротких лапах, сделал пару волочащихся шагов, хвост его тяжким бревном отъехал в сторону, изо рта вынулось и запульсировало бледное жало… Варан глядел с длинной морды глазами разумными, хмурыми – словно целился укусить гнилыми зубами, где кишмя кишели злые бактерии.

– Что это? – спросил наследник, в ужасе озирая зверя и не решаясь переступить через порог.

– Это символ, – важно отвечал Мышастый, – государственной власти. Живая ваджра от потентата к потентату, дракон мощи, атрибут владычества.

И отмахнул ящеру вежливый поклон – то ли шутейный, то ли взаправду.

Разговорами про атрибут наследника не убедили, он захотел прибить варана, а если нет, хотя бы уволить на пенсию. Однако триумвират не позволил. По легенде, сказали, пока варан торчит в кабинете базилевса, власть крепка, а стране ничего не угрожает.

– Это хтоническое чудовище, – толковал Мышастый, – от уицраора государственности посланец. Приглядитесь, высочайший, узрите сияние вокруг. Се – иглы духа, любого врага пронзит насквозь.

Потентат честно таращился, но никаких игл узреть не мог. Однако благоухал варан изрядно – этого у посланца уицраора было не отнять.

– Привыкнете, – кратко комментировал Мышастый.

На осторожный вопрос базилевса, не сожрет ли его зверюга, триумвир отвечал, что беспокоиться не о чем: варан хорошо питается и без письменного разрешения аквариум свой покинуть не имеет никакого права. В благонамеренность варана не очень-то он поверил, но сделать все равно ничего не мог, не было у него пока такой власти – чего-то делать.

Вторая трудность относилась уже прямо к работе базилевса, или, правильнее сказать, к миссии как таковой. Надо было как можно натуральнее изображать покойного предтечу перед широкой публикой, особенно в телевизоре. Пластический грим лишь частично решал проблему, одной похожей физиономии мало было, чтобы сойти за базилевса. Следовало так же трогательно и неуклюже приподнимать плечо, так же насмешливо щуриться в ответ на неприятные вопросы и, наконец, остро шутить в особенной базилевсовой манере. Все это давалось непросто, и если шутку могли еще подсказать по наушнику в ухе, то махать рукой, щуриться и изображать стареющего, но вечно юного супермена приходилось уже самому.

Часами наследник высиживал перед экраном, просматривал видеозаписи, кадр за кадром изучал повадку потентата – среднюю между чутким тигром в зимней ночи и разухабистым алехой в тюремной камере. Он усваивал манеру почившего вождя не только говорить и двигаться, но и манеру мыслить, а значит, влиять на людей: запугивать их или, напротив, располагать к себе…

Но вот, наконец, предварительные муки кончились и перед привычно ликующими подданными явился новый базилевс – не экранный, из телевизора, а живой, теплый, натуральный.

Он стоял на дворцовой площади, прямо на трибуне, и людское море волновалось перед ним – тщательно отобранное, проверенное и совершенно безопасное, к тому же под заботливым присмотром снайперов. Базилевс не боялся покушений, не научился еще бояться, но порядок требовал: в любом собрании не меньше трети – офицеры службы хранителей. То есть все шло по старой испытанной формуле: где двое соберутся во имя мое, там и я с ними.

Но базилевс не думал в тот миг о формулах и догмах, лишь в восторге и упоении созерцал человеческое море.

– Соотечественники! – сказал он, и голос его, поддержанный электронными усилителями, прогремел как будто с самых небес. – Пришла пора подняться с колен!