Красный замок - Кэрол Нелсон Дуглас

Старик впечатал трость в ковер с такой силой, что я забеспокоился о душевном покое миссис Хадсон.

В ответ на этот удар эхом раздался громкий топот за дверью: кто-то поднимался по лестнице, перескакивая через ступеньки.

Я обернулся посмотреть, что за нетерпеливый гость так спешит сюда:

– Холмс!

Он остановился на входе в гостиную. Я много раз видел, как его худощавая высокая фигура минует дверной проем – будто ожившая картина, вышедшая из рамы. На нем были цилиндр и костюм скромного, но благородного кроя.

– А, Уотсон! Вы уже познакомились с раввином Баршевичем, – молвил он. – Отлично. Прошу вас, присаживайтесь, – пригласил он старика, отвесив ему поклон. – И вы тоже, Уотсон. Но сначала закройте дверь, если вас не затруднит. Необходимо, чтобы нас не беспокоили.

– Но миссис Хадсон…

– Да-да, я с ней знаком.

– Она несет сюда пирог с почками.

– Пирог с почками? – переспросил детектив таким тоном, словно речь шла о человеческих органах. – Очень хорошо, мы потерпим. Жаль, я не держу никаких животных, которым можно было бы скормить всю эту еду. А теперь, раввин, мне нужна информация о Международном обществе обучения рабочих[16], которое собирается в доме номер сорок по Бернер-стрит. Убежден, что эмиссары барона Ротшильда рассказали вам, что меня интересует и чем я занимаюсь.

– Агенты барона были крайне возбуждены и больше всего хотели поскорее отделаться от пыли Ист-Энда на своих щегольских ботинках. Мне сообщили лишь ваше имя и адрес, приказав зайти к вам.

– Прошу прощения. Я только вернулся из-за границы и чрезвычайно хотел бы поскорее положить конец уайтчепелскому делу.

– Если вы способны найти Джека-потрошителя и покончить с ним, большего я и не желаю, – произнес раввин сильным голосом, снова постукивая тростью по ковру.

– Несомненно, новых бесчинств вы не ожидаете?

– Этот монстр, кажется, растворился подобно туману, в котором он провернул свои мерзкие дела. Но подозрения, которые из-за его злодеяний пали на мой народ, никуда не делись.

– Скажите мне, – сказал Холмс, вдруг подтянув ноги к подушке плетеного кресла и устроившись, как какой-нибудь свами[17], – та фраза: «Эти ивреи – это такие люди, что не будут обвиненными зазря», – что она для вас значит?

– Бессмыслица. В Уайтчепеле постоянно пачкают стены подобными мерзостями, такое ребячество!

– Вы думаете, эту надпись мелом сделали дети?

– Я не про маленьких детей. – Старик приставил мозолистый указательный палец к виску: – Взрослые дети тоже любят глумиться и обзываться, а когда я прохожу мимо, в меня бросают мусором. Те, что поменьше, лишь повторяют подсмотренные действия старших, как мартышки. Нас, евреев, вечно в чем-нибудь обвиняют.

– В таком случае, под подозрение попадают все, – вывел Холмс, – даже я.

Последнее высказывание предвосхитило назревающие у раввина возражения.

– Помимо евреев, – продолжал детектив, – в качестве кандидатов на роль Потрошителя также названы несколько русских и поляков.

– Упоминались также гои, и даже сильные мира сего, – язвительно добавил раввин: эта идея доставляла ему какое-то особое удовольствие.

– Даже те, кого считают сильными мира сего, – согласился Холмс, выразив тем самым презрение, с которым обыкновенно относился к таким общественным преимуществам, как богатство и положение.

– Значит, никто не останется вне подозрения? – уточнил старик.

– Никто. Никакая страна, народность, религия, ни даже женский или мужской пол не получают привилегий, справедливо это или нет.

– Правильно ли я понимаю, молодой человек: вы пытаетесь убедить меня, что будете рассуждать справедливо?

– Не просто справедливо. Я буду руководствоваться логикой.

– Логика, – крякнул старец, – это единственное средство, к которому еще не прибегали, пытаясь разрешить уайтчепелские ужасы.

Когда удалилась миссис Хадсон, совершив свое подношение, и раввин ушел, передав Холмсу необходимые сведения, мой друг обратил все свое внимание на меня:

– Что, доктор Уотсон, по-прежнему живете в довольстве, набиваете живот и наслаждаетесь супружеской жизнью в своем Паддингтоне?

Я с удивлением увидел, как сыщик уселся за круглый стол и начал уплетать пирог с почками, будто голодный моряк.

– Очевидно, вы намереваетесь немедленно отучить меня от еды, мой дорогой Холмс.

У него вырвался лающий смех, который больше походил на дань общественным приличиям, чем на выражение истинного веселья. Сыщик подвинул тарелку на мою сторону стола.

– Угощайтесь, дружище. На улице прохладно и сыро не по сезону.

Я присел, но к пирогу не притронулся:

– Значит, экспедиция будет не из приятных.

– Но, возможно, обернется наступательной атакой, – ухмыльнулся Холмс, плеснув токайского вина в тонкие бокалы.

– Вы, видно, продвинулись в деле с того момента, как отправили мне телеграмму. Удалось что-нибудь узнать от раввина?

– Я и впрямь добился некоторого успеха, если преодоление ползком от начала до конца самой зловонной канализации в Англии можно считать достижением.

– Но не в этой же одежде?

– Нет. После путешествия по туннелям мне пришлось явиться с докладом к моим патронам.

Как обычно, Холмс ввернул словечко «патроны», которое могло указывать только на то, что себя он считает определенно выше их.

Я не мог не разделять ироничного отношения друга к его положению. Мне не известен другой человек, умеющий так точно проникнуть в самую суть ситуации или характера. Опираясь на малейшие вещественные улики, Холмс мог вывести глобальные заключения о том, как добро и зло руководят человеческой душой. Это умение отстранило его от забот простых смертных, но в то же время позволило понять, чем живут определенные люди и как именно настигает их смерть. Он, словно умелый хирург, через кожу, хрящи, мускулы и кости, образующие панцирь повседневной жизни, проникал внутрь: в необыкновенные и сложные переплетения побуждений, страстей и семи смертных грехов, которые, подобно кровяным тельцам, движутся по нашим венам и нередко заставляют людей совершать преступления.

– Ваши патроны, – повторил я, вернувшись на землю. – Конечно, вы не о полиции.

– Точно не в этот раз! – хмыкнул он. Его беспокойные серые глаза буравили персидскую туфлю, покоящуюся на камине. Даже кот, выслеживающий мышь в норке в другом конце комнаты, не выглядел бы таким сосредоточенным.