Мой внутренний Элвис - Яна Шерер

— Ты ведь хочешь увидеть и других динозавров, правда?

— Да! — кричит Клара.

В следующем зале стало ясно, что он погорячился. Там уже не было никаких динозавров, а только Адам и Ева, в раю, голышом, а еще жуткая электрическая змея. Нелли говорила Кларе, что змея — это и есть дьявол, и Клара рыдала, а папа снова шикал на Нелли, но она все не унималась: «Дейвил, уй-уй, дьявол, черт!». Клара рыдала все сильнее, и папа в конце концов взял ее за руку и вывел из зала.

Я смотрю на Нелли.

— Ты и вправду веришь во все это?

Та качает головой.

— He-а, но я знаю, что от этого он сразу начинает беситься!

Я разворачиваюсь и ухожу в следующий зал.

Останавливаюсь у стенда. «Единственное, что нам нужно, — читаю я, — это положиться на него, и он укажет нам верный путь».

Это наверняка путь в Грейсленд.

В кафетерии нет ни мамы, ни папы, ни Нелли.

Иду на улицу. Они все стоят у машины, и если глаза меня не подводят, мама ругается с папой.

И точно. Когда я подхожу, мама как раз выговаривает папе, что он хоть раз в жизни может придержать свое мнение при себе, а папа огрызается маме, что она никогда не поддерживает его, даже когда он говорит то, с чем она согласна. Он видит меня и командует: «Все в машину!»

Мы едем молча, а потом мама начинает смеяться.

— Здорово, как ты сказал им все, что думаешь!

Папа тоже смеется.

— Вот дают, сразу же выкинули нас оттуда!

— Но ты же прав на все сто: это музей промывки мозгов! — говорит мама.

А потом они рассказывают нам в сотый раз историю про то, как они были в гостях у бабушки и дедушки в Бад Каннштатте и подменили цифры в сборнике псалмов, которыми с алтаря показывают нужные страницы во время службы — так, что получилось «сорок семь одиннадцать» и «ноль восемь пятнадцать». Обычно мне ужасно скучно ее слушать, но сегодня история мне даже нравится.

На следующий день мы снова трясемся в машине. Я непременно заработаю тромбоз, как те старушки, что маринуются часами в автобусе, отправляясь на шопинг в соседнюю страну.

А еще я жутко устала, потому что прошлая ночь оказалась престранной.

С одной стороны, у меня была своя комната. Нелли ни за что не хотела жить в одной комнате со мной, и папа немедленно оплатил ей одноместную.

— Ага, значит, Нелли будет спать в отдельной комнате! — сказала я, а папа был такой усталый после бесконечной езды и так хотел прилечь, чтобы почитать новые железнодорожные справочники, что я тоже получила свою комнату.

Вот как все просто.

Оставшись одна, я разделась догола и встала перед зеркальными дверями шкафа.

Увидев свои ляжки и задницу, долго не могла поверить — когда это они успели обрасти такими складками? Как у старухи! Живот висит тряпкой, когда я стою, но тут хотя бы гладкая кожа. Только мои груди мне более-менее понравились.

Как звучит-то: груди. Раньше такие штуки были только у мамы или у женщин по телевизору. Единственный недостаток моего бюста — его трудно отличить от жирных складок, из которых состоит живот.

Как только я увидела эти мячики в зеркале и вспомнила мороженое «Сандей», то взбесилась так, как давно не бесилась.

— Что ты наделала? — закричала я своему отражению. — Ты, жирная, уродливая идиотка!

Зубы сжались до боли.

А потом я принялась бить себя по животу, так сильно, что уже не могла дышать. И кричала, кричала, повторяя: «Я ненавижу тебя!»

Потом я взяла ручку и стала колоть ею ляжку — пока она вся не покрылась множеством маленьких дырочек, красно-синих по краям.

А потом я без сил сидела на кровати — больше не могла бить себя, колоть, не могла кричать и плакать, и тут я вспомнила книгу, которую однажды взяла у мамы в кабинете.

Там говорилось про расстройства приема пищи. Одно из них называется булимией — если у человека булимия, то его сразу после еды тошнит и вся пища снова выходит. И тогда я пошла в ванную, взяла зубную щетку, перевернула ее и засунула в горло. Горло сразу свело тошнотой — так сильно и мерзко, что я тут же вытащила щетку. А потом снова засунула, снова вытащила, снова засунула… но у меня никак не получалось держать ее внутри так долго, как надо. Даже для рвоты я слишком неумелая.

Тогда я просто взяла зубную пасту и почистила зубы. Это меня успокоило — я встала перед зеркалом и пометила ручкой все, что надо убрать. Места, где можно было бы просто отсосать жир, я только обвела, а там, где надо подтянуть кожу, заштриховала. Одной рукой я натягивала кожу, а другой рисовала. И каждый раз, когда я думала — все, хватит, то тут же видела еще какое-нибудь место, и когда я наконец-то села на постель, вся кожа, всюду, была в синих кругах и штрихах.

Потом я сделала список того, что еще, кроме отсасывания жира, надо будет сделать: зубы у меня слишком кривые, а нос — слишком прямой. Мой лоб слишком высок, правда, я сомневаюсь, что существуют операции, которые помогут сделать линию волос ниже. И еще надо изменить цвет волос.

Может быть, покраситься в рыжий? Но если красить мои светло-соломенные волосы, то, небось, получится морковно-оранжевый. Так сказала парикмахерша, когда я два года назад хотела стать рыжей. «Ты будешь выглядеть, как репа! — вскричала она. — Хочешь, чтоб тебя путали с Пеппи Длинныйчулок?» Но я хотела быть похожей вовсе не на Пеппи Длинныйчулок, а на маму. У нее темно-рыжие волосы. У Клары тоже. Мама все время гладила ее по волосам и приговаривала: «Вот именно так я выглядела ребенком, именно так!»

А я сидела рядом, светло-соломенная, и копила деньги на парикмахерскую. И потом эта глупая парикмахерша говорит запросто, что с рыжим ничего не выйдет. Это «не выйдет» гудело у меня в ушах всю дорогу домой.

Не выйдет, не выйдет, не выйдет.

Сидя на кровати в своей комнате, я подумала: а вдруг теперь-то выйдет. Наука ведь не стоит на месте, ученые уже наверняка знают, как сделать волосы еще красивее.

Засыпая, я представляла себе свою жизнь — стройную и рыжеволосую. Просто замечательную.

— Ну, вот мы и на месте! — сообщает папа спустя три часа. — Это Государственный парк Эри!

Повсюду густые зеленые деревья, а меж ними — маленькие коричневые деревянные хижины. У большого деревянного дома папа паркуется.

— Разживемся-ка хижиной, — говорит он и выходит.

Мне непременно нужно проверить, не лопнули ли мои ноги. Поэтому я вытаскиваю норвежский железнодорожный справочник, кладу его назад и догоняю папу. В большой деревянной хижине за стойкой стоит какой-то парень. У него оливковая рубашка, а на голове — шляпа.

— Это рейнджер, — поясняет папа.