Дело совести - Андрей Балабуха

Но в основном дело было в придушенно стихающем к утру гомоне детей Литии, что всю дорогу от Штексы молотил, будто стенобитные орудия, в бастионы, с превеликим тщанием возведенные Руис-Санчесом у себя в мозгу.

Обморок длился буквально несколько секунд. Когда священник очнулся, Агронски с Микелисом уже усадили его на табурет посреди лаборатории и пытались стянуть с него плащ, да так, чтобы не дай Бог не разбудить или потревожить, — топологическая задача той же сложности, что снять жилетку, не снимая пиджака. Священник устало извлек руку из рукава плаща и поднял взгляд на Микелиса.

— Доброе утро, Майк. Прошу прощения за безобразное поведение.

— Не глупи, — бесстрастно сказал Микелис — И вообще, лучше помолчи пока. Хватит с меня того, что Кливера полночи утихомиривал. Честное слово, Рамон, с меня хватит.

— Но я — то здоров. Просто немного подустал.

— Что такое с Кливером? — вмешался Агронски. Микелис собрался было шикнуть на него, но Руис-Санчес произнес:

— Нет-нет, Майк, вопрос вполне законный. Честное слово, со мной все в порядке. А что касается Пола, то он напоролся сегодня в лесу на какой-то шип и заработал гликозидное отравление. То есть какое сегодня — вчера. И как он там при вас?

— Плохо, — ответил Микелис. — Тебя не было, и мы никак не могли решить, что ему дать. В конце концов остановились на таблетках, которые ты наштамповал, дали две штуки.

— Да? — Руис-Санчес тяжело спустил ноги на пол и попытался встать. — Ладно, вы же действительно не знали… передозировочка, в общем, вышла. Пойду-ка взгляну на него…

— Рамон, сядь, пожалуйста, — произнес Микелис, не повышая голоса, но с безошибочно командирскими интонациями. Испытывая смутное облегчение, священник позволил усадить себя назад на табурет. Соскользнули с ног сапоги.

— Майк, кто у нас, собственно, святой отец? — устало поинтересовался он. — Впрочем, не сомневаюсь, ты сделал все как надо. Как там он, по-твоему, совсем плох?

— Серьезно болен, скажем так. Но его хватило на то, чтобы целую ночь сопротивляться всем нашим попыткам уложить его. Заснул буквально только что.

— Хорошо. Пускай поспит. Потом, пожалуй, надо будет ввести ему внутривенное. В здешней атмосфере салициловая передозировка так просто с рук не сходит. — Он вздохнул. — Я лягу спать в соседний гамак и, если какой кризис случится, буду наготове. Так. Может, с расспросами пока хватит?

— Ну, если остальное все путем…

— Какое там путем… — вздохнул Руис-Санчес, — все наоборот.

— Так я и знал! — взвился Агронски. — Черт побери, так я и знал! Майк, что я говорил?

— Что-нибудь срочное?

— Нет, Майк, нам ничего не угрожает, в этом я уверен. По крайней мере, дело терпит; а отдохнуть всем явно не мешало бы.

__ Это точно, — согласился Микелис.

— Но почему вы ни разу не вышли на связь? — с упреком в голосе воскликнул Агронски. — Святой отец, вы нас до полусмерти перепугали. Если тут что-то неладно, надо было…

— Непосредственной опасности нет, — терпеливо повторил Руис-Санчес. — Что до того, почему мы ни разу не вышли на связь, для меня это не меньшая загадка, чем для вас. До вчерашнего вечера я был уверен, что мы с вами в постоянном контакте. За связь отвечал Пол, и я думал, все в порядке. Пока он не заболел.

— Значит, надо ждать, пока он выздоровеет, — подытожил Микелис — А теперь, ради всего святого, давайте наконец-то уляжемся. Две с половиной тысячи миль на нашей железной пташке да сквозь сплошной туман — как-то оно довольно утомительно вышло. Эх, с каким удовольствием я сейчас… Вот только, Рамон…

— Да, Майк?

— Я хочу сказать, мне это нравится не больше, чем Агронски. Ладно, утро вечера мудренее… то есть в данном случае наоборот. Короче, чтобы вынести решение, осталось от силы дня полтора — а там уже корабль прилетит, и прости-прощай; к этому моменту мы должны знать о Литии все — и решить, что докладывать на Земле.

— Да, — произнес Руис-Санчес. — Совершенно верно, Майк: именно что ради всего святого.

Перуанец-биолог-священник проснулся первым; строго говоря, физически он устал меньше прочих. За окошком только начинало смеркаться; он выбрался из гамака и прошлепал взглянуть на Кливера.

Физик был в коме. Лицо его посерело и казалось каким-то усохшим. Самое время Руис-Санчесу заняться искуплением вчерашних прегрешений. К счастью, пульс и дыхание у Кливера были близки к норме.

Стараясь ступать как можно тише, Руис-Санчес проследовал в лабораторию и приготовил для физика раствор фруктозы. Для остальных он развел в тигле что-то вроде суфле из яичного порошка, прикрыл крышкой и задвинул в духовку.

В спальне священник собрал стойку для внутривенного питания. Когда игла впилась в большую вену чуть выше сгиба локтя, Кливер даже не вздрогнул. Руис-Санчес закрепил капельницу, проверил, хорошо ли поступает раствор из перевернутой бутыли, и вернулся в лабораторию.

Там он сел на табурет перед микроскопом и позволил себе немного отключиться. Темнело. Усталость еще чувствовалась, но борьба со сном не требовала уже таких постоянных усилий. Судя по причмокиванью, глуховато доносящемуся из духовки, суфле начинало подниматься; а вскоре, судя по еле-еле повеявшему аромату, и подрумяниваться — или, по крайней мере, серьезно подумывать о том, что уже пора бы.

Снаружи внезапно разразился ливень. И так же внезапно прекратился. Заканчивалось короткое жаркое литианское лето; зима на этой широте будет долгой и теплой, не холоднее плюс двадцати по Цельсию. Даже на полюсах зимняя температура не опускалась ниже плюс пятнадцати.

— Рамон, это, часом, не завтрак?

— Да, Майк, уже в духовке; через пару минут будет готов.

— Прекрасно.

Микелис опять вышел. Взгляд Руис-Санчеса остановился в дальнем углу лабораторного стола, на темно-синей книге с золотым тиснением по корешку, которую ему было не лень тащить аж с Земли. Почти машинально он придвинул книгу к себе, и почти машинально та раскрылась на странице 573. Что ж, это хоть даст пищу для размышлений несколько более абстрактных.

В прошлый раз он остановился на том, что Анита «…уступила бы похотливым домогательствам Онуфрия, дабы утихомирить свирепого Суллу и двенадцать его наемников, а также (как с самого начала предполагал Гильберт) сберечь невинность Фелиции для Магравия…» — нет, секундочку, как это Фелиция может до сих пор считаться девственницей? А, «…когда Михаэль обратил ее в истинную веру после смерти Гиллии»; тогда понятно, раз с самого начала она была виновна не более, чем в супружеской неверности… «… Но она опасается, что, позволив реализоваться его супружеским правам, даст повод для предосудительного поведения Евгения с Иеремией. Михаэль, ранее соблазнивший Аниту, освобождает ее от данной Онуфрию клятвы…» — да, понятно, ведь на Евгения у Михаэля были свои виды. «Анита обеспокоена, однако Михаэль грозит возложить завтрашнее рассмотрение ее дела на рядового Гийома, даже пойди она при аффрикатировании на обман из благочестия, что, как известно по опыту (согласно Уоддингу), приведет к объявлению брака недействительным».