Украденные ночи - Виктория Холт

Однако мы все равно оказались не готовы к удару, когда он, наконец, был нанесен. С улицы до меня донеслись крики мальчишек-газетчиков. Я выбежала за газетой, и огромные черные заголовки заплясали у меня перед глазами. Мне стало плохо. Наша жизнь опять драматически переменилась. То, что до сих пор казалось нам дурным сном, превратилось в настоящий кошмар.

Сэр Эверард Херрингфорд умер.

Он застрелился в своем вестминстерском доме.

Первые дни в доме царило нездоровое возбуждение. Мег выходила на улицу и скупала все газеты. Мы тщательно изучали их, прежде чем отнести наверх, маме.

В эти дни фотографии Эверарда с историей его жизни и смерти не сходили с первых страниц газет. Газетчики наперебой расписывали его таланты и перспективы, после смерти ставшие гораздо более блистательными, чем они были на самом деле. В том, что ему предстояло стать премьер-министром, уже никто не сомневался, наперебой цитировались его колкие и язвительные реплики в парламентских дебатах. «И все это он принес в жертву любви», — утверждала одна газета. А поскольку речь шла о любви к Айрини Раштон, газетчики получили в свое распоряжение дополнительные средства для стимулирования интереса, сочувствия или отвращения читателей. Из Эверарда сделали мученика, который «долгие годы ухаживал за больной женой, но не устоял перед чарами известной обольстительницы» (цитата из одной газеты). Впрочем, в тот же день мученика перекрестили в подлеца, который водил за нос своих коллег, считавших его порядочным человеком.

Кажется, именно в это время в мое мироощущение закрался цинизм, от которого мне в будущем так и не удалось окончательно избавиться. В свои четырнадцать лет я уже не была настолько наивной, чтобы поверить, будто упомянутые коллеги, повергнутые в шок открывшейся им правдой, ничего не знали об отношениях Эверарда с моей мамой. Слишком уж часто он бывал в театре, а мама была слишком знаменита, чтобы их общение не привлекло ничьего внимания. Но когда жена Эверарда подала на развод, общественность возмущенно воздела руки.

Из этого я извлекла для себя урок. В глазах окружающих грех был явлением нежелательным, но простительным. Чего нельзя было простить, так это обнародования греха.

Похоже, Эверард решил, что для всех будет лучше, если он просто самоустранится. Мама плакала и говорила, что он сделал это ради нее. До меня доходили слухи о каких-то чрезмерно откровенных письмах, написанных ею Эверарду и попавших в руки адвокатов его жены. Исходя из того, что мне было о нем известно, он вполне мог покончить с собой, руководствуясь рыцарскими соображениями.

В газетах появились фотографии Херрингфорд-Манора, загородного поместья Эверарда. Снимок был сделан в плохую погоду. Вот-вот ожидался дождь. Особняк, в котором обитает больная жена, по мнению журналистов, был обязан выглядеть мрачно. Так они его и преподнесли публике — огромный, серый, зловещий. Мне же нетрудно было представить его себе совсем другим — окруженным цветущими кустарниками и зелеными, освещенными ярким солнцем лужайками. В этом случае картина оказалась бы совсем иной. Но журналисты нуждались в трагическом, а не жизнерадостном фото, и они его получили.

Подобные сенсации никогда не занимали публику долго. Поразвлекавшись, читая о сломанных судьбах, она быстро забывала о них.

Уже через неделю из газет исчезли заголовки, связанные с так называемым делом Херрингфорда — Раштон. Эверард умер, и его искрометный юмор уже не приводил в замешательство оставшихся в живых членов палаты общин. Мама тоже понесла тяжелую утрату, лишившись любовника, провожатого, советника по финансовым вопросам и мудрого спутника жизни одновременно. Благодаря Эверарду она располагала небольшим капиталом. Он очень разумно вкладывал зарабатываемые ею деньги, однако она привыкла жить на широкую ногу, и этого дохода на жизнь ей не хватило бы. Она по-прежнему нуждалась в тех деньгах, которые получала за свой актерский труд.

Она понимала, что вскоре ей придется приступить к работе, и очень тревожилась, как ее примет публика. Привыкнув к обожанию и поклонению, на меньшее она уже была не согласна. Враждебное отношение и вовсе выбило бы ее из колеи. Именно этого она и опасалась.

Вечерами она подолгу засиживалась с Томом Меллором. Он тоже очень изменился, утратив значительную долю своей самоуверенности. Он уже не кричал от самой двери: «Дело в шляпе, Рини! Это то, что тебе нужно!» Нас с Тоби очень смешила эта фраза, ставшая для нас крылатой. Но теперь Том был очень серьезен.

После его ухода я заглядывала к маме, и она встречала меня восклицанием:

— Провинция! Ты можешь представить себе меня в провинции? Этот болван осмеливается предлагать мне провинцию. «Пусть они отдохнут от тебя, Рини». Он утверждает, что публике нужен отдых. От меня! Ты когда-нибудь слышала подобный вздор?

Она бушевала несколько дней. Что же это за агент такой! Он пытается закрыть ей дорогу в Вест-Энд.

Мы с Мег как могли утешали ее. Я вдруг осознала, что для Мег это был такой же сильный удар, как и для мамы. Все ее предыдущие хозяйки нынче щеголяли коронами и роскошными особняками. Как же могло так получиться, что лучшие годы жизни она отдала актрисе, которой ее агент предлагает играть в провинции?

Как бы то ни было, но предложений для мамы по-прежнему не было, и уныние, подобно лондонскому смогу, пеленой окутало дом на Дентон-сквер.

А затем явились тетки.

Пришло письмо, адресованное маме, и я отнесла его ей вместе с завтраком. Крупный и размашистый почерк на конверте заставил меня предположить, что это приглашение на роль, потому что именно в этом мама сейчас нуждалась больше всего.

Я разобрала счета, прибывшие с этой же почтой, и поднялась к маме. Она спала. Последние недели она выглядела несколько старше, чем обычно, но во сне по-прежнему походила на ребенка. Я поставила поднос и легонько поцеловала ее. Она открыла глаза и вымученно улыбнулась мне. Я подмостила ей под спину подушки и поставила перед ней поднос с завтраком и конвертом. Она тут же схватила письмо.

— Кто бы это…

Она вскрыла конверт и пробежала письмо глазами. Сначала на ее губах заиграла мрачная усмешка, а потом она и вовсе разразилась хохотом.

— Ты только послушай это, — обратилась она ко мне.

«Дорогая Айрини!

До нас, разумеется, дошли сведения о печальных событиях в твоей жизни. И хотя мы много лет не общались с тобой, мы не забыли о том, что ты — член нашей семьи. Мы хотели бы заехать к тебе в четыре часа двадцать третьего…»

— О Господи! Это же сегодня, — поморщилась она.

«Мы на несколько дней приехали в Лондон и остановились в Браунс-отеле. Скоро возвращаемся домой, но подумали, что, учитывая все случившееся, ты можешь нуждаться в поддержке и совете. Мы не имеем права забывать о ребенке».

Мама подняла глаза на меня и кивнула:

— О тебе! Это письмо от Марты Ашингтон. Твоей тети. Употребляя «мы», она не пытается уподобиться королеве. Есть еще вторая сестра. Мабель. Правда, она всего лишь тень Марты. Но тут еще постскриптум.