Тщательная работа - Пьер Леметр

Первый раз — когда они вместе ужинали, три года назад. В тот вечер на Ирэн было темно-синее платье, снизу доверху застегнутое на ряд пуговок, — из тех платьев, при виде которых мужчины сразу же представляют, как они их расстегивают, и которые женщины носят именно по этой причине. На шее простое золотое украшение.

Он вспомнил фразу, которую когда-то прочел, о «смешном предубеждении мужчин относительно сдержанности блондинок». У Ирэн был чувственный вид, опровергающий подобное предположение. Была ли Ирэн красива? Ответ «да».

Второй раз он задал себе этот вопрос семь месяцев назад: на Ирэн было то же платье, только украшение поменялось, теперь она носила то, что Камиль подарил ей на свадьбу. Она подкрасилась.

— Ты уходишь?.. — спросил Камиль, заходя.

В сущности, это был не вопрос, скорее нечто вроде вопросительной констатации, этакая смесь в его духе, наследие времени, когда он думал, что его связь с Ирэн была одним из тех недолгих отступлений, которые жизнь иногда из соображений приличия вам дарит, а из соображений здравого смысла отнимает.

— Нет, — ответила она, — я никуда не ухожу.

Ее работа в монтажной студии оставляла мало времени для возни на кухне. Что до Камиля, то его расписание диктовалось невзгодами мира, он приходил поздно и уходил рано.

Но в тот вечер стол был накрыт. Камиль принюхался, закрыв глаза. Соус бордолез. Она наклонилась поцеловать его. Камиль улыбнулся.

— Вы очень красивы, мадам Верховен, — сказал он, поднося руку к ее груди.

— Сначала аперитив, — ответила Ирэн, увертываясь.

— Разумеется. Что празднуем? — поинтересовался Камиль, растягиваясь на диване.

— Одну новость.

— Какую новость?

— Просто новость.

Ирэн присела рядом и взяла его за руку.

— По всему, новость неплохая, — заметил Камиль.

— Надеюсь.

— Не уверена?

— Не совсем. Я бы предпочла, чтобы эта новость пришлась на день, когда ты не так занят.

— Нет, я просто немного устал, — запротестовал Камиль, гладя ее руку в качестве извинения. — Мне надо выспаться.

— Хорошая новость — что сама я не устала и с удовольствием прилягу с тобой.

Камиль улыбнулся. Прошедший день был отмечен поножовщинами, тяжелыми задержаниями, воплями в кабинетах комиссариата, то есть всеми язвами мира, причем разверстыми.

Но Ирэн обладала даром все изменять. Она умела внушить спокойствие и уверенность, отвлечь и заставить думать о другом. Заговорила о студии, о фильме, над которым работала («такая фигня, представить себе не можешь»). Разговор, домашнее тепло — и накопившаяся за день усталость отступила. Камиль почувствовал, что его охватывает блаженный покой, граничащий с оцепенением. Он больше не слушал. Ему хватало звуков ее голоса. Голоса Ирэн.

— Ладно, — сказала она. — Пошли за стол.

Она уже собиралась подняться, когда у нее мелькнула какая-то мысль:

— Погоди, пока у меня из головы не вылетело, две вещи. Нет, три.

— Давай, — сказал Камиль, приканчивая свой стакан.

— Тринадцатого ужинаем у Франсуазы. Идет?

— Идет, — решил Камиль после короткого раздумья.

— Хорошо. Второе. Мне надо вечером подбить наш бюджет, так что дай мне прямо сейчас все свои счета по кредитке.

Камиль сполз с дивана, достал бумажник из портфеля, порылся в нем и вытащил пачку мятых чеков.

— Не занимайся ты сегодня никакими подсчетами, — добавил он, выкладывая пачку на низкий столик. — День и так был тяжелый.

— Ну конечно, — бросила Ирэн, направляясь к кухне. — Садись-ка за стол.

— Ты же сказала «три вещи»?

Ирэн остановилась, повернулась, сделала вид, что пытается припомнить.

— А, ну да… «Папа» — как тебе это понравится?

Ирэн стояла у двери в кухню. Камиль тупо уставился на нее. Его взгляд непроизвольно спустился на ее живот, пока еще совершенно плоский, потом поплыл вверх, на лицо. Он увидел ее смеющиеся глаза. Идея родить ребенка была предметом их долгих препирательств. Настоящее разногласие. Сначала Камиль умышленно тянул время, откладывая разговор на потом, но Ирэн выбрала тактику настойчивого давления. Камиль с осторожностью попытался разыграть карту плохой наследственности, Ирэн обошла это препятствие, представив всесторонний анализ. Камиль вытащил козырь: отказ. Ирэн достала свой: мне уже тридцать. Крыть было нечем. А теперь дело сделано. И тогда он во второй раз задал себе вопрос, красива ли Ирэн. Ответ был «да». У него возникло странное чувство, что он больше никогда этот вопрос себе не задаст. И впервые с доисторических времен он почувствовал, как на глаза набегают слезы, — истинная боль счастья, как если бы в тебе взорвалась сама жизнь.

И вот он в постели, а рука его тяжело покоится на ее наполненном животе. Под ладонью он почувствовал толчок, сильный и глухой. Совершенно проснувшись, не двигая ни одним мускулом, он стал ждать. Ирэн во сне что-то тихонько проворчала. Прошла минута-другая. Терпеливый, как кошка, Камиль ждал, и последовал второй толчок, прямо у него под рукой, но нечто совсем иное, вроде мягкого перекатывания, как ласка. Так всегда и бывало. Он не мог придумать никакого иного слова, кроме глуповато-счастливого «там движется», словно и в его жизни, в самой сути ее все пришло в движение. Там была жизнь. И все же на краткое мгновение перед ним, как наложенная картинка, возникло видение головы девушки, прибитой к стене. Он отогнал его и постарался сосредоточиться на животе Ирэн, в котором заключалось все счастье мира, но зло уже свершилось.

Действительность прогнала и сон, и мечты, перед глазами поплыли картинки, сначала медленно. Ребенок, живот Ирэн, потом крик новорожденного, такого реального, что его почти можно было потрогать. Маховик набирал скорость: прекрасное лицо Ирэн, когда они занимались любовью, и ее руки, потом отрезанные пальцы, глаза Ирэн, чудовищная улыбка другой женщины, разверстая от уха до уха… Ролик бешено раскручивался.

Камиль ощущал поразительную ясность ума. Между ним и жизнью шел давний спор. Вдруг он подумал, что две девушки, изрезанные на куски, необъяснимым образом превратили спор в настоящую распрю. Девушки, подобные той, которую он ласкал в этот самый момент, — у них тоже были две белые округлые ягодицы, упругая плоть молодой женщины, и лицо, как вот это, во время сна напоминающее запрокинутое лицо пловчихи, тяжелое медленное дыхание, легкое похрапывание, свидетельство задержки дыхания, что не могло не беспокоить мужчину, который их любит и смотрит, как они спят, и волосы, как вот эти, свивающиеся в колечки на потрясающем затылке. Те девушки были в точности как эта женщина, которую он любил сейчас. И в один прекрасный день они пришли — их пригласили? завербовали? вынудили? похитили? наняли? В любом случае они позволили изрезать, изрубить себя каким-то типам, которыми владело единственное желание изрезать на куски девушек с белыми лоснящимися ягодицами, и никого из них не тронул ни один молящий взгляд, когда девушки поняли, что умрут, и сами эти взгляды, возможно, их возбудили, и эти девушки, созданные для любви, для жизни, пришли умереть — и неизвестно даже, каким именно образом, — в ту квартиру, в том городе, в том самом веке, где он, Камиль Верховен, самый заурядный коп, гномик из полиции, маленький тролль, претенциозный и влюбленный, где он, Камиль, ласкал изумительный живот женщины — средоточие вечного обновления, истинное чудо света. Что-то здесь не клеилось. И в последней вспышке исчезающего озарения он понял, что посвятит всю свою энергию двум высшим, окончательным целям: во-первых, любить, сколько будет возможно, это тело, которое он сейчас ласкает и от которого ждет самого неожиданного из подарков, а во-вторых, искать, преследовать, найти тех, кто изувечил девушек, оттрахал их, изнасиловал, убил, разрезал на куски и развесил по стенам.