Сердце Пандоры - Айя Субботина

Мне так сильно хочется его ударить, что пустой ладонью приходится вцепиться в штанину. Он словно уверен, что я побегу к Глебу, в голосе нет ни намека на сомнения. Как в тот раз, когда назвал меня хорошей матерю Доминику. Адам просто откуда-то знает: я могу сорвать голос до хрипоты, доказывая, как он не прав, но он все равно останется при своем мнении. Словно разница в возрасте дает ему право быть умнее и видеть наперед то, что даже для меня загадка.

Но я обманываю себя. Вру и ненавижу за приступы слабости, потому что я хочу к Глебу. Хочу просто отыскать кнопку паузы на телевизоре и запечатлеть любимое лицо на весь экран. Я люблю его и ненавижу, и желаю, чтоб он провалился, но в эту минуту знаю, что хотела бы никогда не увидеть его в том кафе. Хотела бы и дальше жить в неведении, еще хотя бы пару дней.

— Мы не обсуждаем нашу личную жизнь, — возвращаю Адаму его же слова, но он просто отворачивается и исчезает на лестнице.

В середине мая мы с Адамом приглашены на благотворительный вечер одного детского фонда.

До родов чуть меньше месяца и я все больше напоминаю глобус на ножках. Разглядываю себя в зеркале и хочу стереть лицо, которое там вижу. Доминик теперь толкается даже посреди ночи, и я плохо сплю. Тревога становится такой сильной, что приходится подолгу лежать в огромной постели, пытаясь уснуть. Дошло до того, что я стащила туда все подушки, какие только нашла в доме, чтобы не чувствовать себя горошиной, которая катается по бездонной миске.

Но хуже всего стало именно вчера. Я проснулась посреди ночи, потому что показалось — в комнате кто-то есть. Помню только еле-еле нащупала кнопку ночника, но сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

«Грязная маленькая Полина…» — шепчет из угла безликая пустота — и едва успеваю сбежать из собственной комнаты.

Он нашел меня и здесь.

Середина ночи меня бьют жуткий озноб и паника. Несмотря на запрет, иду в комнату Адама, потому что не хочу быть одна. Я боюсь упасть, оступиться и снова с головой уйти в воспоминания, из которых мне больше никогда не вынырнуть.

Половина четвертого, но комната мужа пуста, без намека на то, что он вообще был здесь.

Потому что я знаю, где он.

Знаю, с кем.

Слышу, как он приносит ее запах: слива с ванилью, густой бергамот со смородиновым соком.

Со мной определенно что-то происходит, потому что я даже прошу нашу помощницу сменить кондиционер для белья и лить его больше. Не хочу, чтобы в моем доме был запах Иры. Не хочу, чтобы он был на моем муже. Но этой мерзкой смородиной пропахло все, даже наполнитель в его подушках — вчера я порвала их все, выпотрошила на кровать огромной бесформенной кучей. А напоследок нашла в шкафу Адама футболку, на которой — господи, помилуй! — даже после стирки остался его запах со вкусом ладана.

И украла ее, словно сокровище из Соломоновых копей. Вернулась к себе, забралась в постель, сгорая от стыда и ужаса за сделанное, и уткнулась в нее носом. Кажется, уснула через минуту.

Утром Адам ни слова не сказал о беспорядке в его комнате, а я надежно спрятала свое «сокровище».

Это просто гормоны, естественный химический процесс организма, чтобы самка «правильно» реагировала на самца, чье потомство носит под сердцем. Я даже нашла несколько статей о подобных странностях и целую тему на форуме для мамочек. И немного успокоилась.

Но я ума не приложу, как проведу с Адамом целый вечер.

И мне противно, что я выгляжу… вот так. Даже макияж от профессионального визажиста выдает и синяки под глазами, и отеки на скулах.

Я спускаюсь вниз, придерживаясь за перила, краем уха слышу, как Адам говорит по телефону. Кажется, снова его работа. В душе просыпается надежда: может быть, что-то срочное и он все отменит? Увы, нет.

Адам осматривает меня с ног до головы, говорит, что я хорошо выгляжу и мне идет этот костюм, хоть мы оба знаем, что это не так. Он снова немного отпустил бородку, завел привычку носить черные рубашки под черные костюмы и не изменяет «скелетонам»[6] от Мориса Лакруа[7]. И я понятия не имею, откуда знаю все эти детали, ведь мы точно не стали видеться чаще.

Всю дорогу я с ужасом жду, что он поинтересуется о беспорядке в его комнате, но Адам просто молчит и смотрит в окно, только несколько раз морщится, как от уколов головной боли. Я хочу спросить, что с ним, но боюсь напороться на встречный вопрос.

— Мы появимся, сделаем пару снимков и уедем, — обозначает план Адам.

Я с облегчением благодарю его, ссылаясь на боли в пояснице. Он обнимает меня за талию, притягивает к себе. Широкая ладонь накрывает почти всю поясницу. Пальцы, чуть надавливая, массируют именно там, где тянет сильнее всего. Почти теряюсь в догадках, что это за нежности, но потом замечаю шайку фотографов, уже взявших нас на вооружение, и «надеваю» дежурную улыбку. Мы даем себя сфотографировать, позируем, прекрасно зная, что либо сделаем это добровольно, либо нас все равно отснимут, но те фотографии будут просто концом света.

Примерно через полчаса, за которые успеваем дать два коротких интервью, изображая счастливое семейство, Адам сажает меня за столик, наклоняется к виску, шепчет:

— Еще пятнадцать минут — и можно сбежать.

— Хочу домой, — жалуюсь я. Сама себя ненавижу, что раскисла, но мне противна эта разноцветная шумиха.

Протягиваю руки, чтобы поправить ворот его рубашки — сегодня он без галстука — и случайно задеваю подушечками пальцев кожу в том месте, где дрожит артерия. Ладонь щиплет от желания провести по его шее всей пятерней, своровать его запах, чтобы он остался со мной даже когда Адам уйдет на какую-то десятиминутную конференцию.

Что, интересно, он скажет, если я это сделаю? «Не нарушай договор, Полина?»

Узнать это не суждено: я даже успеваю поднять ладонь выше, но Адама уже зовут — и мои пальцы смыкаются на пустоте. Вздрагиваю, вдруг осознавая, как глупо выгляжу со стороны, как это жалко: пытаться притронуться к мужчине, который даже не скрывает, что ходит к любовнице — и у них это явно надолго.

— Эй, Пчелка, — слышу знакомый голос. — Ты реально беременная!