Белоснежка должна умереть - Неле Нойхаус

— Значит, ты опять будешь его защищать… — полувопросительно, полуутвердительно произнесла она. — Что это у вас с ним, интересно, за дружба такая — что он пользуется полной безнаказанностью?

— Это не безнаказанность, — возразил Боденштайн.

— А почему же ему постоянно сходят с рук все его ошибки и нарушения?

— Я старался не очень на него давить, потому что надеялся, что он как-нибудь разберется со своей личной жизнью и начнет наконец нормально работать. — Боденштайн пожал плечами. — Но если он действительно завел себе еще одну работу без разрешения начальства, то я уже ничем не смогу ему помочь.

— Значит, ты доложишь об этом Энгель?

— Боюсь, что придется. — Боденштайн вздохнул и пошел дальше. — Но сначала я все-таки поговорю с Франком.

— О боже!.. — воскликнула фрау доктор Лаутербах с неподдельным ужасом, когда Боденштайн объяснил ей, каким образом он узнал номер ее телефона. Лицо ее побелело, несмотря на загар. — Рита моя подруга. До ее развода мы были соседями.

— Один свидетель утверждает, что видел, как фрау Крамер столкнули с пешеходного моста, — продолжал Боденштайн. — Поэтому мы ведем расследование по делу о покушении на убийство.

— Какой ужас! Бедная Рита! Как она себя чувствует?

— Плохо. Состояние критическое.

Фрау Даниэла Лаутербах сложила руки, как для молитвы, и горестно покачала головой. На вид ей было лет сорок восемь — пятьдесят. Очень женственная фигура, блестящие темные волосы стянуты на затылке в простой узел, теплые карие глаза, окруженные мелкими морщинками, излучают сердечность и еще что-то материнское. Судя по всему, она была из той вымирающей породы врачей, которым не жаль времени на пациентов и их проблемы. Ее просторная клиника с большими, светлыми помещениями, высокими потолками и паркетными полами располагалась над ювелирным магазином в пешеходной зоне, в самом центре Кёнигштайна.

— Пройдемте в мой кабинет, — предложила она.

Боденштайн проследовал за ней в огромную комнату, главной доминантой которой был массивный, старомодный письменный стол. Выдержанные в мрачноватых тонах большие экспрессионистские картины на стенах как-то необычно, но приятно диссонировали с приветливой обстановкой.

— Могу я предложить вам чашку кофе?

— Спасибо, с удовольствием! — с улыбкой кивнул Боденштайн. — Я сегодня еще не пил кофе — все некогда.

— Рано у вас начинается рабочий день. — Даниэла Лаутербах поставила чашку под кран автоматической кофеварки эспрессо, стоявшей на полке рядом с грудами медицинских книг и брошюр, и нажала кнопку. Загудела кофемолка, распространяя аромат свежемолотого кофе.

— У вас тоже, — ответил Боденштайн. — К тому же в субботу.

Вчера поздно вечером он оставил ей сообщение на автоответчике, и она позвонила ему в половине восьмого утра.

— По субботам в первой половине дня у меня домашние визиты. — Она протянула ему чашку. От молока и сахара он отказался. — А потом обычно начинается писанина. К сожалению, ее становится все больше. Я бы лучше употребила это время на пациентов.

Она жестом пригласила его к письменному столу, и Боденштайн устроился на одном из стульев для посетителей. Из окон позади стола открывался великолепный вид на парк и руины замка Кёнигштайн.

— Чем я могу вам помочь? — спросила Даниэла Лаутербах, сделав глоток кофе.

— В квартире фрау Крамер мы не нашли ничего, что указывало бы на наличие родственников или других близких людей. Но ведь должен же у нее быть кто-то, кому мы могли бы сообщить о несчастье.

— У Риты сохранились хорошие отношения с ее бывшим мужем. Я уверена, что он позаботится о ней. — Она опять горестно покачала головой. — Кто же это мог сделать? — произнесла она, задумчиво глядя на Боденштайна своими темно-карими, как у косули, глазами.

— Нас это тоже интересует. У нее были враги?

— У Риты? Что вы, боже упаси! Она такой кроткий человек, и ей так досталось от жизни. Но это ее не ожесточило.

— «Досталось»? Что вы имеете в виду? — Боденштайн внимательно посмотрел на нее.

Даниэла Лаутербах с ее спокойной, несуетливой манерой поведения все больше нравилась ему. Его собственный домашний врач обрабатывал своих пациентов как на конвейере. Каждый раз после визита к нему Боденштайн, заразившись его нервозностью и лихорадочной поспешностью всех его манипуляций, еще какое-то время был словно наэлектризован.

— Ее сын попал в тюрьму, — ответила Даниэла Лаутербах и вздохнула. — Это было тяжелое испытание для Риты. Из-за этого распался и ее брак.

Боденштайн, который как раз поднес чашку к губам, удивленно застыл.

— Сын фрау Крамер сидит в тюрьме? За что?

— Сидел. Его выпустили позавчера. Десять лет назад он убил двух девушек.

Боденштайн напряг память, но так и не припомнил молодого убийцу двух девушек по фамилии Крамер.

— Рита после развода опять взяла свою девичью фамилию, чтобы каждый раз не отвечать на вопрос, не имеет ли она отношения к той жуткой истории, — пояснила Даниэла Лаутербах, словно прочитав мысли Боденштайна. — По мужу она Сарториус.

* * *

Пия не верила своим глазам. Она еще раз прочитала письмо, написанное казенным языком на «экологической» серой бумаге. Когда она обнаружила в почтовом ящике это долгожданное письмо из строительной комиссии Франкфурта, ее сердце радостно екнуло, но то, что в нем было написано, повергло ее в шок. С тех пор как они с Кристофом решили вместе жить в Биркенхофе, они носились с мыслью перестроить ее домик, который и для двоих-то был тесноват, не говоря уже о возможных гостях. Один знакомый архитектор сделал по ее просьбе проект перестройки и подал заявку в строительную комиссию. С тех пор она с нетерпением ждала ответа, потому что готова была немедленно приступить к делу. Она перечитала письмо раз, другой, потом отложила его в сторону, поднялась из-за кухонного стола и пошла в ванную. Торопливо приняв душ, она обмоталась полотенцем и угрюмо уставилась на свое отражение в зеркале. Она вернулась с вечеринки в половине четвертого утра, а встала в семь, чтобы выпустить из дома собак и покормить остальных животных. Потом, пользуясь тем, что дождь ненадолго прекратился, погоняла на корде двух своих молоденьких лошадок и вычистила их стойла. Долгие ночные вечеринки были уже явно не для нее. В сорок один год после бессонной ночи с вином и музыкой чувствуешь себя уже совсем не так, как в двадцать один.

Она долго задумчиво расчесывала свои светлые волосы до плеч, потом заплела их в две косички. После такого письма о сне не могло быть и речи. Пия отправилась в кухню, взяла письмо со стола и вошла в спальню.

— Привет, Малыш… — пробормотал Кристоф, сонно моргая и щурясь от света. — Который час?

— Без четверти десять.