Алая карта - Буало-Нарсежак

Мяч был на моей стороне, и я не упустил свой шанс.

— Понимаю… Открою вам маленькую тайну. Отойдя от дел, я сменил несколько заведений, подобных нынешнему. Мне нравится «Гибискус», но я совсем не уверен, что задержусь здесь. Пусть это останется между нами…

Мне показалось, что мои слова живо заинтересовали Жонкьера, и я решил развить успех.

— Кое-что меня просто бесит. В том числе — «вторжение» мадам Рувр за наш стол… Будь мы в вагоне-ресторане, я бы понял. Но не здесь!

Жонкьер наживку не заглотил. Он бросил недокуренную сигару через перила балюстрады, и она приземлилась на цемент тремя этажами ниже. В нашем разговоре наступила длинная пауза, потом Жонкьер пробормотал:

— Если бы знать, где его искать, этот вожделенный покой…

Он сдвинул очки на лоб, задумчиво помассировал веки и вдруг спросил:

— Вы намерены сделать еще одну попытку? Мне вряд ли хватит сил. Старея, мы теряем кураж, становимся ленивыми. Собирать вещи, упаковывать, распаковывать… пожимать множество рук при прощании… объясняться… Остаться будет менее утомительно. И все же…

На нас медленно надвигалась ночь. Жонкьер вытащил из кармана футляр, достал еще одну сигару, торжественно ее раскурил — меня всегда раздражало это его позерство — и положил футляр и спички на столик, давая понять, что собирается пробыть на террасе не меньше часа, а то и двух.

— И все-таки, — продолжил он, — у меня часто возникает желание собрать пожитки и сделать ручкой честно́й компании. Думаю, в каждом человеке, обошедшем рифы семидесятипятилетия, уживаются беглец и инвалид. Мысленно мы стремимся к свободе, видим себя на воле, но вот физическая оболочка… Ей хорошо на привязи. Согласны?

— Ваши рассуждения кажутся мне вполне справедливыми, — соглашаюсь я. — Моя жаждущая сбежать ипостась берет верх над другой, ленивой, поэтому я всегда навожу справки обо всех домах престарелых в округе — на случай, если соберусь переселиться. Будь я зверушкой, хотел бы жить под землей, в глубокой норе со множеством входов и выходов.

Он рассмеялся, но на откровенность его не потянуло, а мне не хотелось выдать себя неосторожным вопросом.

— Беда в том, — сказал я, — что заведений такого класса крайне мало. Государство открывает богадельни, последние прибежища для малообеспеченных, но не думает о тех, кому хватает средств, чтобы протянуть достаточно долго в достойных условиях. Настоящим богачам дома престарелых не нужны. Чиновники, художники, артисты, уходя на покой, остаются жить в своем кругу. А нам как быть? Где найти приют? Что мы имеем на тридцати километрах побережья? «Гибискус», да еще этот новый, только что открывшийся дом — «Долина цветов».

— «Цветущая долина», — мгновенно поправил Жонкьер.

— Вы что-нибудь о нем знаете?

— Немного. На наш он непохож. Это комплекс маленьких бунгало, очень-очень комфортабельных. Каждый постоялец чувствует себя хозяином собственного дома.

— Одиночество без отчуждения… Понимаю, — откликнулся я.

— Именно так. Весьма соблазнительно. Между нами говоря, я об этом подумываю.

Я не забыл о поручении мадемуазель де Сен-Мемен. Мне удалось — не без труда — разговорить Жонкьера на нужную тему, теперь остается отвратить его от «Цветущей долины». Что я и постарался исполнить как можно лучше. В аргументах недостатка не было. «Цветущая долина» находится слишком далеко от большого города. Если вдруг понадобится срочная операция (этого боятся все старики!), транспортировка в больницу займет много времени. А казино? Он подумал о казино, где его называют «мсье Робером»? А мы, его друзья? Разве ему не будет нас не хватать? Иными словами, перемена места ничего не даст. Он будет лицезреть те же пальмы, мимозы и розы, и небо над головой останется неизменным. Решительно, игра не стоит свеч.

— Возможно, вы правы… — кивнул он.

Наш разговор занял не больше часа, я и сейчас помню его во всех деталях. Думаю, я убедил Жонкьера, но не уверен, что поступил правильно. С чего это вдруг я с таким усердием защищал интересы «Гибискуса», до которого мне в действительности нет никакого дела? Наверное, из любопытства и желания продолжить игру. Если Жонкьер останется, что решит наша красавица соседка? Как она тогда сказала: «Увидишь, на что я способна!» Эта фраза крутится у меня в голове, как назойливый припев. Ну что же, посмотрим, на что именно она окажется способна!

09.30.

Франсуаза принесла мне поднос с завтраком и сообщила новость. Я потрясен. Жонкьер мертв. Он упал с террасы.

Полночь.

Что за день! И какое приятное возбуждение. Я, конечно, не радуюсь смерти бедняги Жонкьера, но, поскольку решил заносить в дневник все свои ощущения и настроения, не могу не упомянуть, что наш «улей» пребывает в волнении. Иначе как «коллективным волнением» это не назовешь.

«Подумать только, до чего мы дожили! — сказала престарелая мадам Ламбот, вцепившись в мою руку мертвой хваткой (это удивительно само по себе — обычно мы только раскланиваемся). — Невероятное происшествие, настоящий скандал!»

Этот эпизод свидетельствует о той степени возбуждения, которое овладело всеми пансионерами. Самые инициативные уже сочинили петицию с требованием немедленно сделать балюстраду солярия значительно выше. На мадемуазель де Сен-Мемен нет лица. В доме полиция. Траур и позор. Итог — я не заметил, как пролетел день. О том, чтобы уснуть, и речи нет: я слишком взбудоражен. Я знаю — только я! — что Жонкьера убили.

Изложу все с самого начала.

Сегодня утром Франсуаза сообщила мне о смерти Жонкьера. На рассвете садовник нашел тело, лежавшее у подножия солярия, и поднял тревогу. Примчалась мадемуазель де Сен-Мемен.

— Она даже парик не надела, — добавила пикантную деталь Франсуаза.

Оставить тело лежать поперек аллеи было невозможно. Призвали Блеша, совершавшего утренний моцион, он отправился предупредить Клеманс, а Фредерик пошел за тележкой. Несчастного Жонкьера временно спрятали в узкой ризнице. Передаю слова Клеманс, которая явилась делать мне укол с часовым опозданием.

— Ну вот, вы уже в курсе! — возмутилась она. — Идиотка Франсуаза могла бы попридержать язык! Не та это новость, с которой нужно торопиться!

Клеманс объясняет причину своего недовольства:

— Теперь мне придется всех успокаивать. Метаться между ними, как угорелой кошке. Стоит умереть одному, и у остальных обостряются болячки.

— Так что же случилось с Жонкьером?

— Поди узнай!

— А что говорит доктор Веран? Он много лет «обслуживает» «Гибискус» и осведомлен о недугах каждого из нас лучше любого другого. Он составил мнение о случившемся?

— Доктор считает, что у мсье Жонкьера могла закружиться голова — у него прыгало давление. Очевидно, он решил продышаться, встал, подошел к краю и прислонился к ограждению. Бедняга был очень высоким, балюстрада едва доходила ему до середины бедра, вот он и свалился. Но это не более чем догадки.