Великое избaвление - Элизабет Джордж

– Барбара! – окликнул ее хозяин из глубины магазина. Она усердно рылась в выставленных перед дверью коробках с фруктами. Все яблоки да яблоки. Несколько испанских персиков. – Что это ты нынче припозднилась?

Конечно, ему и в голову не придет, что Барбара возвращается со свидания. Ей бы и самой такое не примерещилось.

– Пришлось поработать допоздна, мистер Патель, – вежливо ответила она. – Почем у вас персики?

– Восемьдесят пять пенсов фунт, но для вас, красавица моя, – всего лишь восемьдесят.

Барбара выбрала шесть персиков. Продавец взвесил их, упаковал и протянул ей.

– Видел сегодня вашего папашу.

Взгляд Барбары быстро метнулся к лицу мистера Пателя, но еще быстрее его смуглое лицо застыло под непроницаемой маской вежливости.

– Он нормально себя вел? – с напускной небрежностью поинтересовалась она, перебрасывая сумку через плечо.

– Господи, ну конечно же. Он всегда ведет себя как нельзя лучше. – Приняв деньги из рук Барбары, мистер Патель дважды их тщательно пересчитал и сбросил в ящичек кассы. – Поосторожней вечером, Барбара. Кто-нибудь заметит хорошенькую девушку и…

Ладно, я остерегусь, – оборвала его излияния Барбара. Вернулась к машине, бросила пакет с персиками на переднее сиденье. Хорошенькая девушка, вроде тебя, Барб. Берегись. Сжимай ноги покрепче. Такой девушке, как ты, ничего не стоит лишиться невинности, а падшая женщина уже не поднимется. Барбара зло рассмеялась, рывком завела машину и снова выехала на улицу.

Актон четко делится на два района, местные жители называют их попросту – «хорошие» улицы и «плохие». Складывается впечатление, что невидимая линия роковым образом разделила пригород, обрекая на муки одну половину его обитателей и благословив другую.

На «хороших» улицах Актона надежные кирпичные дома гордились деревянными балками «под старину»; все сверкало и переливалось множеством красок в лучах утреннего солнца. Повсюду в изобилии росли розы, в подвешенных к окнам горшках уютно прижилась герань. Дети весело играли на чистых улочках и в аккуратных садах. Зимой снег ложился на высокие крыши, словно взбитые сливки на праздничный торт, а летом семьи в полном составе прогуливались под сводами высоких темно-зеленых вязов, наслаждаясь вечерним светом и ароматами угасающего дня. На «хороших» улицах Актона не слышно было ссор, не гремела неистово музыка, не пахло жареной рыбой, не вздымались воинственно кулаки. Эти кварталы – само совершенство, океан мира и спокойствия, по которому блаженно плыли чудесные кораблики счастливых семей. Но стоило удалиться на один квартал, и все резко менялось.

Кое-кто полагал, что в жару «плохим» улицам Актона достается слишком много солнца и в этом-де причина всех проблем. Казалось, что рука какого-то злого великана сбросила с неба на землю всех этих людей, их улицы и дома – так все здесь было криво, перепутано, сбито с толку. О красоте и уюте здесь не заботились, и жилища потихоньку разрушались. Разбив сад, его владельцы вскоре забывали о нем, и земля зарастала сорняками. Дети с криками носились по грязному тротуару, играли в какие-то шумные и опасные игры, а матери, выскочив на порог, визгливыми голосами приказывали им немедленно заткнуться, Зимний ветер проникал сквозь ненадежно прибитые рамы, лето вместо солнца приносило дожди, которые просачивались сквозь крышу. Люди, жившие на «плохих» улицах, даже не пытались представить себе, каково было бы жить в другом месте: сама эта мысль слишком походила на мечту или надежду, а надежда давно умерла на «плохих» улицах Актона.

Сюда и направлялась теперь Барбара. Ее «мини» свернул на улочку, где уже отдыхали другие автомобили, такие же ржавые, как и ее собственный. Вместо сада перед родительским домом красовался клочок грязной окаменевшей земли, Здесь Барбара оставляла свою машину.

В домике слева миссис Густавсон смотрела программу Би-би-си. Старуха была глуховата и включала звук на полную мощность, а потому наслаждаться сериалом вместе с ней приходилось всей округе. На другой стороне улицы, как всегда, супруги Кирби громко бранились, чтобы затем примириться на супружеском ложе, а четверо их детей старались отвлечься от этой сцены, швыряя комья грязи в тощую кошку, выглядывавшую из соседнего подвала.

Барбара, вздыхая, нащупала в кармане ключ и вошла в дом. Пахло курицей с зеленым горошком. Барбаре этот привычный застоявшийся запах показался зловонием.

– Это ты, дорогуша? – послышался мамин голос. – Немножко припозднилась, милая? Гуляла с друзьями?

Курам на смех!

– Я работала, мама. Меня снова перевели в следственный отдел.

Мать бесшумно возникла в дверях гостиной. Невысокого роста, как и Барбара, но пугающе худая, словно долгая болезнь изнурила ее тело, постепенно высасывая из него силы и приближая ее жизнь к концу.

– В следственный отдел? – переспросила она жалобным голосом. – Зачем же, Барбара? Ты же знаешь, как я к этому отношусь, лапочка ты моя! – С этими словами она нервозно принялась тереть иссохшей рукой заострившийся подбородок. Чересчур большие глаза опухли и покраснели, словно старуха весь день проплакала.

– Я купила тебе персиков, – вместо ответа сказала Барбара, помахивая кульком. – Турагентство было уже закрыто, к сожалению. Я даже в дверь постучала, чтобы они спустились из своей квартиры, но они, наверное, ушли погулять.

Забыв о своих тревогах по поводу следственного отдела, миссис Хейверс ухватилась за складку на груди своего старенького платья, потянула, скручивая в узел, словно пряча внутри какой-то секрет. Ее лицо внезапно изменилось, просияло детской радостью.

– О, это не страшно. Погоди, сейчас я тебе покажу. Ступай на кухню, я только на минутку. Ужин еще теплый.

Барбара прошла через гостиную, содрогаясь и от воплей телевизора, и от затхлого запаха никогда не проветривавшегося помещения. Кухня насквозь пропахла ароматами переваренного цыпленка и залежавшегося гороха. Это ничуть не лучше. Злобно посмотрев на дожидавшуюся ее на столе тарелку, Барбара осторожно потыкала вилкой увядшее мясо. Курица на ощупь была каменная, скользкая и отвратная, словно ее хранили в формальдегиде, дожидаясь вскрытия. Холодный жир застыл сгустками, маленькая лужица масла растеклась на засохших горошинах: они выглядели так, точно пролежали тут по меньшей мере неделю.

«Великолепно!» – подумала Барбара. Интересно, а «чудный крабовый салат» тоже превратится наутро в такую мерзость? Барбара огляделась в поисках газеты и, как всегда, обнаружила ее на сиденье шаткого кухонного стула. Оторвав первую страницу и расправив ее на столе, Барбара вывалила свой ужин прямо на улыбающееся лицо герцогини Кентской.

– Лапонька, неужели ты выбросила свой вкусненький ужин?

Черт! Обернувшись, Барбара посмотрела прямо в потрясенное лицо матери – губы шевелятся, пытаясь высказать обиду, лицо сморщилось, выцветшие голубые глаза наполнились слезами. К иссохшей груди мать прижимает альбом, обтянутый искусственной кожей.