Странствия по поводу смерти (сборник) - Людмила Петрушевская

Она начала с усилием рыться свободными пальцами правой руки в заднем кармане. Вытрясла туда, на дно, из футлярчика камни. Двумя пальцами, как щипцами, перехватила кристаллик. Стала пилить ближний шнур. Он быстро распался, синтетика. Рука освободилась. Дело пошло. За пяток минут все было закончено.

Начала с мукой растирать глубокие следы, почти шрамы, на коже.

Спрятала алмаз обратно в карман, в футляр, руки были в помаде. Побежала, помыла руки, умылась, попила воды из-под крана.

Сходила по-маленькому – сколько терпела. Все болело. Резало. Там искали алмазы, идиоты. Тщательно спустила воду.

Побежала к дверям. Нет, стекла в них не было.

Время еще оставалось. Любая покупка, тем более у этих, будут выбирать ножи-лопаты, судить-рядить, что лучше – это полчаса. Они пока доедут до города, пока найдут где поесть. В кафешку зайдут, выпьют перед мокрым делом. Перед изнасилованием. Подонки.

Потом магазин. Пока выберут нож, лопаты. Плащ вряд ли они купят, возьмут пленку полиэтиленовую. Перчатки резиновые возьмут в аптеке или в хозяйственном. Да хороший час пройдет.

Надо было действовать разумно. Хотя сердце билось очень сильно.

Взяла свою сумку из ящика стола. Там же валялся ее телефон, положила его в сумку. Там же лежал блокнот Самохвалова, взяла. На первой странице были записаны телефоны двумя-тремя очень мелкими буквами и цифрами. Почерк неразборчивый. Потом посмотрим.

Звонить своим никому не стала, никто не поможет. Адрес ее пребывания неизвестен, где-то в области, можно только будет найти как-то по телефону, но это уж дело органов. После смерти. Если тело найдут.

Да. Через максимум час те вернутся. Написала СМС другу Саше, послала: «Полковник полиции Самохвалов, старший лейтенант Козлов хотят меня зарезать и закопать на карьере, поехали за перчатками, ножами и лопатами. Где я, не знаю». Отключила телефон.

Взяла куртку, повесила сумку через плечо. Надела сверху куртку. Пошла по коридору. Туалет для наших целей не годится, вдруг кому-то из них приспичит. Нашла неглубокую бытовку, в которой стояли хозяйственные принадлежности, ведро со шваброй.

Там воняло хлоркой, висел синий халат и валялись резиновые опорки из-под сапог.

Уборщица, родная, знала бы ты, что можешь меня спасти.

Или тебе придется возить грязь и кровь.

Надела меховую куртку, сверху натянула обширный халат уборщицы, пахнущий хлоркой. Тетенька оказалась толстая, но маленькая, и халат был короткий, то есть не свисал бы вниз к двери.

И, кроме хлорки, ничем в подсобке не пахло. Ничьим дыханием, ничьим потом, ничьими ношеными кроссовками.

Выключила свет. Открыла эту дверку пошире, взобралась в цепких кроссовках по притолокам наверх, как в детстве, там встала в полроста, согнувшись и упершись ногами в противоположные стены. Почти шпагат. Как больно. Головой уткнулась в левый угол.

Очень легкая стала, как тень.

Согнулась, хотела закрыть дверь. Не получилось. Спустилась, опять-таки опираясь о противоположные стены.

Соскочила, накинула на дверную ручку длинную, воняющую хлоркой тряпку, забралась опять по притолокам, держа концы тряпки в руках.

Уперлась ногами в стенки. Потянула за тряпку, дверь стала закрываться, потянула за один конец, тряпка выскользнула из дверной ручки. Закинула ее в ведро. Уперлась руками в стены, ногой окончательно прикрыла дверь. Вернулась в первоначальное положение.

Нет. Так не получится. Увидят, что дверь закрыта, обязательно откроют и войдут проверят, не стою ли я за дверью. И увидят меня вверху.

Сползла. Немножко налила хлорки на тряпку, чтобы уж никакой запах не мог ее перешибить. Открыла дверь наполовину, чтобы было видно в щель, что за ней никого нет.

Опять забралась наверх.

Застыла ногами врастопыр над открытой дверью, в полутьме. Хорошо, что не напялила те сапоги на каблуках, в них бы этот детский фокус не получился.

Долго так упиралась ногами в стены, но боль стала невыносимой.

Решила сесть на пол и при первых же звуках вознестись.

Сняла кроссовки, связала шнурки, повесила через шею.

И вот загремели в дальних дверях ключи, Вера мигом вскочила и вскарабкалась наверх и там застыла.

Вошел, судя по звукам, один, скорее Самохвалов, Козлов ведь должен нести покупки. Тяжело и медленно прошел мимо двери подсобки, шел ведь убивать, да.

Он проследовал в кабинет, шаги замерли, раздались сдавленные восклицания, матерная ругань, вошедший побежал по коридору, заглянул в туалет, сунулся в подсобку, включил свет, звезданул по двери, так что она отлетела к стене, постоял (видимо, оглядывая помещение), тяжело дыша и матерясь, стукнул дверью туда-сюда, включил-выключил свет, побежал обратно с криком «Кызел!».

Дальше загрохотали их сдвоенные шаги, опять сунулись в подсобку, в туалет, пошли дальше, в кабинет. Громко орали, звонили куда-то, вызывали какой-то наряд.

Бестолковые крики, мат.

Вера неслышно спустилась, неся кроссовки на шее, выглянула – дверь на волю осталась приоткрытой.

На цыпочках в носочках добежала до дверей, выбралась наружу.

Там стоял тот самый «Инфинити»-троллейбус, с открытым багажником, в котором торчала лопата.

Проскользнула оттуда в салон, ключи еще висели в зажигании, завелась и с открытым багажником уехала.

Кстати, на сиденье рядом с водителем стояла большая сумка.

Вера понимала, что сейчас ее мучители объявят номер машины по всем постам и ее задержат, поэтому быстренько доехала до какой-то первой попавшейся улицы, где можно было припарковаться, надела кроссовки, схватила чужую сумку и выскользнула.

Выйдя из машины, она задвинула лопату подальше, захлопнула багажник, прошла вперед метров сорок, подняла руку и остановила попутку.

– До станции, пожалуйста.

Села на заднее сиденье, приоткрыла чужую сумку.

Там было много чего, аккуратно сложенные в пачки с резиночками доллары, евро, фунты стерлингов. Рублей, правда, было мало, две пятитысячные бумажки.

Вера попросила доехать до магазина, забежала туда, купила бутылку водки, бутылку воды и коробку шоколада. Отдала шоферу деньги, бутылку водки (сказала: «Я сегодня родилась, выпей за меня», парень закивал) и вышла.

Сейчас он вернется домой, напьется и до завтрашнего обеда будет спать. Завтра воскресенье.

В следующем магазине купила черную куртку и черную вязаную шапку. То есть то, в чем ходит весь народ.

Причем вошла туда, держа меховую шубку свернутой наизнанку. Как будто выскочила из машины в красивой, сверкающей белой блузке, уже грязноватой, правда.

Надела куртку и шапку по выходе, за углом. Сунула в чужую сумку свою шубку.