Собачья старость - Надежда Нелидова

После – визг тормозов, короткий отчаянный собачий взвой. Подружка с поджатым хвостом, озираясь, со всех ног удирает прочь…

Шагах в трёхстах располагается пахнущий кислым ларёк, где вечно пасутся зыбкие чёрные люди. Три чёрных человека отделились, посматривают в сторону Молодой, совещаются: у них свои планы на собаку. От них несёт кислым, застарелым, недобрым, опасным. Бедой, смертью от них несёт. Молодая встаёт на дрожащие, подламывающиеся передние лапы, подтягивает зад, ползёт прочь. Нет, нет, у неё ещё есть силы, а боль… Боль уйдёт, Молодая будет жить.

…Эти чёрные люди. С ними-то нянчатся: их подбирают с помоек, увозят в тёплые светлые просторные конуры. Вычёсывают насекомых, прожаривают и моют шампунями их редкую свалявшуюся непородистую шерсть, купают, кормят кашей и мясом, укладывают на чистые казённые подстилки.

Ах, если бы у Молодой и её сородичей удлинились и стали гибкими пальцы на лапах, чтобы могли ухватить черенок лопаты… Хотя – лапы-то на что?! Когти, как грабли, разрыхлят и просеют землю. Разжиться бы семенной картошкой: осторожно, чтобы не ломать ростки, брать в пасть и аккуратно укладывать в вырытые ямки. Поливать… Воду из дождевой бочки носить в консервных банках. Немного тренировки – и вода почти не будет расплёскиваться. Окучить картошку сильными задними лапами – загляденье получатся, а не грядки. Осенью весело вырыть из земли гроздья, усыпанные свежими клубнями, стаскать в яму.

Молодая, с деловитым видом бегая по тесным улочкам дачного общества, совала любопытный нос под ворота, между штакетин и подробно наблюдала этот процесс. Осенью домики и поля опустели. Она протискивала худое тело сквозь штакетины, раскапывала оставленную картошку, потешно морщась от отвращения, с хрустом грызла брызжущие соком пресные клубни.

Люди умеют делать картошки мягкими, жёлтыми и душистыми – ими можно насытиться самой, можно выкормить щенят. У людей есть два котла – один твёрдый, другой зыбкий, жаркий: то оранжевый, то синий, то маленький как венчик, то большой лохматый, но всегда прозрачный, живой и кусачий. Люди называют его – Огонь.

Сколотиться артелью, ради такого случая заключить союз с мерзкими, но такими же несчастными существами кошками, которых хозяева во множестве бросили по огородам. Заселить пустующие избы: вон их, сколько заколочено по деревням. Подружиться с живым кусачим Огнём, делающим овощи мягкими и вкусными…

Ах, если бы что-то тихо щёлкнуло, включилось в пёсьей тесной черепушке, мозг бы прирос недостающим разумным студенистым комочком… Но собаки могут только глядеть в глаза говорящим взором, а больше ничего не могут.

– Сегодня в 11. 00 в городской администрации общественные слушания. На повестке: строить ли ночлежку для бомжей – или приют для бродячих животных. Идёт на задание… Евсеева. 250 строк к четвергу.

– Почему как не задание, а какашка, так сразу я?

– Не расстраивайся, Динка, – коллеги хлопали по плечу, – будет весело. Припрёт эта городская сумасшедшая, кошатница-собачница, бывшая музыкантша. У неё в квартире 150 кошек и сто собак. Если будешь её интервьюировать, прихвати противогаз и побрызгайся от блох.

…– Чрезвычайно модно нынче нянчиться с бомжами. Между тем, это вполне дееспособные люди, из физических изъянов которых можно назвать разве что тронутую циррозом печень. Их руки не подымали что-нибудь тяжелее сигареты и стакана. При желании эти руки могли бы найти себе применение: сколько вокруг земли зарастает бурьяном. Желания нет. Итак: кормить ли беспомощных животных, от носа до кончика хвоста зависящих от нас, людей, нами, людьми, преданных – или кормить хронических тунеядцев, которые работать могут, но не хотят? Распорядители бюджета делают выбор в пользу вторых. И это гнусно, низко, подло!

Выговорившись, седовласая женщина в грязной кофте – её звали Инесса Фёдоровна – села, зябко кутаясь в рваный жилет. Вокруг неё в радиусе трёх рядом образовалась пустота, как вокруг прокажённой. Прочая часть зала зашевелилась, возмущённо загудела:

– Безобразие, как можно сравнивать животного с человеком?!

– Человеком?! – женщина в грязной кофте снова вскочила, махая худыми руками. – Разве Человек пройдёт мимо чужой Боли? У Человека не застрянет в горле кусок, если за его дверями бродят обтянутые шкурами скелеты? Человек сладко уснёт в тёплой постели, когда на улице дрожат от холода собачьи и кошачьи детёныши? Это – Человек?!

Женщине не дали договорить. Громче всех орал плотный господин в расстёгнутом кашемировом пальто, с уютно утопленным в шарфе розовым яйцевидным подбородком.

– Слушайте, кто эту ненормальную сюда вообще пустил? Она достала своих соседей, её давно пора в психушку, а весь её зверинец – усыпить! Вы полюбуйтесь, – он тыкал чистым розовым пальцем в Дину. – Снова эти корреспонденты делают из неё звезду. Вы лучше бедных соседей поспрашивайте, каково им живётся? В подъезд войти невозможно! Эй, девушка с блокнотом, дома не забудьте осмотреть себя на предмет блох! С ума сойти, вы куда идёте, с этой чокнутой?!

Во дворе дяденька выгуливал таксу. Бросал палку, суетился, сам чуть ли не становился на четвереньки и не скрёб ботинками снег, оживлённо показывая, как нужно искать палку. Такса, из вежливости махая хвостом, плелась за торчащей из сугроба палкой. С тоской думала: «Господи, когда ты уже угомонишься?»

Именно так увиденную сценку прокомментировала Инесса Фёдоровна («Иногда мне кажется, я перевоплощаюсь в животных и читаю их мысли, правда, правда, Диночка»).

Поднялись в квартиру.

Дина всё могла понять, всё объяснить и оправдать, только не этот невозможный, невыносимый запах, эту грязь… Инессу Фёдоровну пока ещё не отрезали от коммуникаций: горячей воды хоть залейся. Можно же купить самое дешёвое едкое мыло, выкупать своих животных, разодрать гребёнкой засаленный колтун собственных волос, простирнуть страшненькую, до пола обвисшую складчатую юбку и запятнанную кофту, помыться самой. Пол помыть, наконец!

– Лучше жить с грязным полом и чистой совестью, чем наоборот! – с пафосом произнесла Инесса Фёдоровна.

«А нельзя и с чистым полом, и с чистой совестью? Неужели первое обязательно исключает второе?» – думала Дина. Повсюду с потолка свисали, раскачивались стеклянные нити паутины. Инесса Фёдоровна объясняла:

– Паутину можно смахнуть тряпкой – но крошечный паук тут же примется упрямо и неутомимо восстанавливать свой дом, своё гнездо, свой смысл жизни. Паутина – часть природы, а я живу в гармонии с природой. Смахнуть паутину – значит грубо вторгнуться, нарушить…

За то время, пока хозяйка разглагольствовала о паутине, можно было десять раз пройтись мокрой тряпкой по потолку. Дина с отвращением сдирала с себя липкую природную гармонию.

Дранные, свисающие лапшой обои, кучки засохших фекалий, груды обмоченного тряпья по углам. Вопли бьющих друг друга по усатым мордам тощих кошек, оглушительный собачий лай – всё это она готова была вытерпеть. Но запах… Дина нанесла капельку духов на крылья носа – не помогло. Тогда, задыхаясь, она безжалостно вылила, вытрясла на себя до дна пузырёк драгоценных французских духов. И только после этого более-менее перевела дух.