Перемена климата - Хилари Мантел

Во всяком случае, именно так Ральф воспринимал отношение своих родителей к свободомыслию Эммы. Что касалось его собственных взглядов, убеждений и желаний, тут все обстояло совершенно иначе.

— Значит, Ральфи, ты не хочешь заниматься бизнесом?

Отец вступил в домашнее сражение обходным маневром, зайдя с фланга. Он всем своим видом показывал, что речь идет о повседневных вопросах, о незначительном изменении в планах семьи. Но очень быстро ввел в бой свои резервные батальоны, и выяснилось, что на кону не только будущее семьи. Внезапно оказалось, что решение, которое надлежало принять Ральфу, затрагивает едва ли не судьбу вселенной.

Сначала отец сказал:

— Ральф, ты никогда не доставлял мне неприятностей. Я думал, ты хранишь верность той религии, в которой тебя воспитывали.

— Храню, папа.

— Но теперь ты выступаешь против этой веры.

— Вовсе нет.

— Подумай хорошенько, Ральф. Мы верим, что Господь сотворил сей мир, как написано в Библии. Я верю в это всей душой. И твоя мать тоже верит.

— А дядюшка Джеймс не верит.

— Джеймса здесь нет, — ровным тоном заметил отец. С ним было не поспорить: Джеймс Элдред находился в Занзибарской епархии.

— На мой взгляд, это метафора, — сказал Ральф. — Но я верю в Бога и в эволюцию.

— Тогда выходит, что в твоей голове все перепуталось, — возразил отец. — Как можно верить одновременно в два факта, каковые противоречат друг другу?

— Почему же противоречат? Папа, этот вопрос для многих людей утратил остроту еще на рубеже столетий. Никто больше не разделяет твоих взглядов. Никто не ставит Господа на оду чашу весов, а Дарвина — на другую.

— Когда я был молодым, — сказал Мэтью, — то побывал на одной лекции. Ее читал заезжий профессор, настоящий ученый, а не какой-то вчерашний студент-недоучка. Он спросил нас: «Что такое дарвинизм?» И сам ответил: «Я вам объясню. Дарвинизм — все равно что атеизм». Я навсегда запомнил эти его слова. В моей жизни было много всякого, но ничто — слышишь, ничто — не смогло убедить меня в том, что тот профессор ошибался.

— Папа, прошу тебя, подумай сам, — взмолился Ральф. — Просто подумай! Тебе сразу станет понятно, что он ошибался. — Мысли метались в голове; неужто нахлынула интеллектуальная паника? — Какой смысл упорно повторять слова, услышанные тобой в далекой молодости? Можно быть сторонником теории эволюции, дарвинистом или кем еще и все равно верить, что мир устроен по Божьему промыслу. Споры давно закончились, и все признали, что препираться тут вообще не из-за чего.

— Мои убеждения, — торжественно произнес отец, — никогда не следовали за богопротивной модой.

Битва переросла в войну. Родители не разговаривали с сыном. Ральф не мог есть: кусок не лез в горло, чудилось, будто он пытается глотать камни. Он ненавидел ссоры и игру в молчанку, когда от безмолвия сгущается атмосфера в доме и воздух словно электризуется.

Мэтью наседал на сына, и жена от него не отставала. Их наскоки были кавалерийскими.

— Ты готов привести свидетельства, как ты их называешь, почерпнутые из кучки костей и ракушек, и воспользоваться ими против слова Божьего?

— Я же говорил тебе, что тут нет противоречия, — отвечал Ральф.

— Для меня есть, — заявлял отец, и все начиналось по новой.

— Папа, с тобой невозможно спорить!

— Ну еще бы! — хмыкал Мэтью. — Я ведь не ученый, как некоторые. Я отсталый деревенский пентюх и должен считать за счастье, что ты снисходишь до разговоров со мной! Тебе, верно, претит жить с нами под одной крышей. Господи всемогущий, мальчик! Да ты оглянись вокруг! Посмотри, как устроен этот мир. Неужели ты и вправду думаешь, что он подчиняется этим идиотским механизмам твоей эволюции? Неужели, по-твоему, мы появились на свет по чистой случайности?

— Пожалуйста, успокойся. — Ральф попытался глубоко вдохнуть, но ощущение было такое, словно этот вдох застрял где-то на полпути вниз по гортани. — Не надо махать на меня руками и твердить, что все вокруг сотворено Богом. Не надо убеждать меня в том, что все чудеса природы и все богатства мироздания — от Всевышнего. Я знаю об этом, пожалуй, побольше твоего. — Да, отец, больше твоего, ибо ты прожил жизнь, почти не отрывая взгляда от своих щедро смазанных ваксой башмаков. — Я верую в Бога, но верую сознательно. Не из-за доказательств, а по зову души. Никто меня верить не заставляет.

— По зову души?! — Мэтью брезгливо скривился. — Веришь по зову души? Где ты набрался таких глупостей?

— Сам придумал.

— То есть ты готов верить всему, что взбредет тебе в голову? Например, что луна состоит из зеленого сыра? Неужто ты не в силах отличить истину от лжи?

— Не знаю, — тихо признался Ральф. — Помню, мы ходили на службы, и нам говорили, что истина — в словах Господа, что ее не найти просто так, сколько бы ни искал. Во всяком случае, так я запомнил. Ну да ладно, папа. Как бы то ни было, я не готов сидеть и ждать до конца жизни. Если природа наделила меня даром мышления, надо им воспользоваться и отыскать ту истину, до которой я смогу докопаться.

— Ты убиваешь меня, Ральф, — сказал отец. — Твои гордыня и самомнение убивают меня.

Ральф опасался, что отец, уподобясь библейскому пророку, может спросить: «Что способна поведать тебе геология о Камне веков»[9]? По счастью, отец не задал этого вопроса, однако Ральф оказался жертвой безумной отцовской ярости, приступ которой его изрядно напугал и заставил сожалеть о том, что он вообще завел этот разговор.

Мать отвела Ральфа в сторонку.

— Ты огорчаешь своего отца, — укорила она. — Я никогда прежде не видела его таким расстроенным. А ведь он делал для тебя все, что мог, и будет делать впредь. Если ты станешь настаивать на своем выборе, мне будет стыдно встречаться с нашими друзьями. Они все скажут, что мы не сумели правильно тебя воспитать.

— Послушай, мама, я лишь хочу поступить в университет. Хочу изучать геологию, только и всего. Я вовсе не собирался никого расстраивать. Что-что, а это последнее, о чем я думал.

— Я знаю, что ты стремишься к высотам. — Доркас сокрушенно вздохнула; такие вздохи удаются лишь матерям. — Но твои способности, Ральф, даны тебе не для твоего тщеславия. Оны даны тебе на благо нашей христианской общины.

— Понятно. Как скажешь. На благо так на благо.

— Ты не слушаешь меня, — упрекнула она.

Он не поверил собственным ушам, и изумление стремительно переросло в гнев. Его еще и обвиняют?!

— Я? Я не слушаю?

— Ты призывал своего отца к рассудительности, — ответила Доркас. — Тебе предстоит узнать, что рассудок иногда пасует.