Новая Зона. Друзья друзей - Сергей Недоруб

С улицы прозвучал выстрел, от которого Полина взвизгнула в ужасе. Борланд полез на крышу, пропав так быстро, будто его и не было.

* * *

Марк смотрел на жетоны, словно они могли дать все ответы.

– Значит, Борланд не захотел со мной поговорить, – констатировал он и усмехнулся. – Что ж… твое право, дружище. Все равно спасибо.

Полина легко коснулась его руки.

– Пойдем отсюда, пожалуйста, – вымолвила она. – Выведи меня отсюда.

– Да, да, – очнулся Марк, спрятав жетоны в карман. – Пойдем.

Они покинули «Альстромеру», не оборачиваясь, расставаясь с последним местом, которое могло им хоть как-то напомнить о Зоне. Рядом с Марком находился самый дорогой человек на свете, согревая его левую руку настолько же, насколько правую холодил пистолет. Этого баланса оказалось достаточно, чтобы отложить на будущее все оставшиеся вопросы. У них имелось два дня на то, чтобы преодолеть шестьдесят три километра на север. Марк не знал, стоит ли ему следовать этому совету.

Но он точно знал, что последует.

Село Белка, Одесская область

8 декабря 2008 г.

12:23

– Виталька, ты где?

Услышав голос отчима, мальчуган втянул голову в плечи и сжался, от чего стал выглядеть более хрупким, чем раньше. Он затаил дыхание, зная, что это не поможет, но годами укоренившиеся привычки были сильнее всего.

– Вылезай, сопляк!

Дверь шкафа открылась, впустив тусклый свет от старого плафона на стене. Высокая тень выросла перед ним.

– Тебе не стыдно? – покачал головой отчим. – Взрослый уже, в шкафу не помещаешься, а все туда же – в прятки играть… Вылезай давай.

Мальчишка молча повиновался. Он вовсе не считал себя большим и, по меркам ровесников, им не являлся. Тяжко приходится, если тебе только стукнуло пятнадцать, но тебе никто не дает больше двенадцати, и самый низкорослый одноклассник в сельской школе выше тебя на голову. Проблему уважения могло решить проверенное поколениями, старое доброе гопничество, но по этой дорожке Виталька идти отказался, за что был неоднократно бит. В том числе и сегодня.

– Пацан в твои годы должен уметь себя уважать, – высказывал ему отчим таким тоном, словно собирался схватить за ухо и, перегнув через колено, задать хорошего ремня. – Если другие тебя не уважают – хрен с тобой, твои проблемы. Но что ты сам себя не уважаешь – это уже мои проблемы. Я терпеть не буду. Обувайся и пойдем.

Угрюмо завязывая шнурки на старых кроссовках, Виталик изо всех сил старался не шмыгать носом. На улице было холодно, в доме, напротив, жаром полыхала печь, и от перепада температур постоянно текли сопли. Даже отчим с железным здоровьем то и дело прочищал свои каналы, но Виталик не мог себе это позволить, иначе снова прилепил бы к себе репутацию плаксы. Про уважение он слышал часто, даже когда отчим был относительно трезвый. И Виталик сильно сомневался, что папаша вообще понимает, из каких кирпичиков это самое уважение строится.

На улице подул ледяной ветер, от чего голова снова заныла, отдавая ноющей болью в сизый фингал под глазом. Снег еще не начался, и погода угрожала снова превратить зиму в полугодовой этап ненавистной слякоти. Шесть месяцев тоски, отчаяния и школьных унижений. А начало сезону положено уже сегодня.

Отчим топал рядом, чуть ли не держа Виталика за шиворот. При его размерах это было бы сделать проще простого. С его сапог осыпались комья свежей грязи.

Избившие Витальку пацаны все еще стояли у старого школьного забора, ржачно обсуждая случившееся. Это давило сильнее всего. Подумаешь, влепили в рыло разок-другой – так имейте совесть, разойдитесь по домам, чтобы никто ничего не доказал. Это даст видимость хоть каких-то правил, вроде страха наказания за беспредел. Но нет, надо обязательно обменяться мнениями, закрепить случай в памяти, чтобы завтра было что вспомнить во всех красках и подробностях.

При виде здорового мужика, который чуть ли не подталкивал пасынка впереди себя, лица пацанов удивленно вытянулись, уголки губ уже были готовы расползтись в ухмылках. Но парни все еще просчитывали ситуацию, пытаясь понять, что происходит. Виталик ощутил приступ горького бешенства. Хотел бы он, чтобы в нем тоже видели серьезного врага, раз уж о том, чтобы быть корешем, мечтать не приходится. Что угодно, но не пустое место.

– Здорово, пацаны, – сказал отчим, останавливаясь так, чтобы бежать можно было только на территорию школы. – Вы зачем сына моего избили?

– Я не заложил! – крикнул Виталька поспешно.

– Не заложил, – подтвердил отчим. – Бабки сказали, что через дорогу торгуют. Им оттуда все видно.

Пацаны переглянулись.

– Никто его не бил, – сказал вожак, и Виталька только сейчас понял, что даже не знает его имени, хоть и проучился с ним три месяца. – Он упал.

– Понятно. – Отчим подергал себя за указательный палец, на миг скорчив гримасу. – Не признаетесь, значит. А теперь слушайте. У меня тут парень, которого только что избили толпой. Он испуган, не знает, что делать и как дальше быть. Ему кажется, что вся жизнь будет такой. Он вас боится. Это то, что вы все хотели. Будь драка один на один – он бы сам разобрался, но толпа на одного – это не то, от чего плясать надо. Так что у нас тут проблема. И есть два способа ее решить. Первый: вы все сейчас становитесь на колени и просите прощения.

Виталька испуганно дернулся, но почувствовал твердую хватку отчима на плече. Пацаны с изумлением уставились на угрожавшего им мужика.

– И второй путь, – продолжал отчим. – Если вы не станете на колени перед моим сыном, я прямо сейчас выбью из вас всю дурь. Бить буду больно, капитально, с увечьями. Я этого не хочу, ведь синяк у моего сына – не то же самое, что увечья. Но тут вопрос принципа. Мы не синяки тут лечим, а страх. Страх у молодого пацана может пропасть, если пропадет то, что его вызвало. Он вас боится, и я хочу, чтобы он перестал вас бояться. А для этого вы должны либо проявить себя ссыкунами, либо умыться своей кровью. Выбирайте.

Вожак сельской стаи, очевидно, имел третий вариант. Он вынул худую, жилистую руку из кармана, продемонстрировав нож с выкидным лезвием. В руках его подельников мигом оказались такие же.

Сделав неимоверное усилие, Виталька высвободился, потерял равновесие и упал на холодный грунт, глядя на отчима с ужасом. Тот при виде ножей даже не дрогнул.

– Вас бы с этими зубочистками, да в Афганистан, – бросил он и шагнул к шайке.

Что было потом, Виталик помнил плохо. Он слышал треск ломающихся костей, видел окровавленные зубы на дороге, запомнил отблеск света на сломанном лезвии ножа, валявшемся рядом. Теперь он знал, что собой представляет сдавленный вопль. Не когда ты сам театрально зажимаешь свой крик, а когда пытаешься орать во все легкие, но тебя сдавливает невидимый пресс. Со стороны ему было видно хуже, чем если бы он являлся участником сражения, но он понял достаточно.