Над Самарой звонят колокола - Владимир Буртовой

– Должно, взаправду государь он, – ответил Тимошка, когда поблизости не осталось чужих людей. И добавил, чтобы рассеять последние сомнения: – Я самолично, вкупе с Ванюшей Почиталиным, слышал, как государь о том же говорил примкнувшим к нему илецким казакам.

– О чем, говори, Тимоша, речь была? На душе у меня так муторно и тревожно, инда страх берет – не вор ли злодейский взбунтовал народ, примеряет шапку покойного государя? Знамо дело, казаки давно случая ждали. А ну как по стариковской шутке все вышло: мужик лишь пиво заварил, а уж черт с ведром! Нахлебаемся все вдоволь, не одна головушка с плеч слетит!

Тимошка наклонился в седле, успокаивая деда, положил ему руку на локоть.

– Так вот, спросили атаманы, как, дескать, тебе, батюшка-государь, уберечь себя от смерти удалось? А он отвечает, что прознал он от верного человека об умысле царедворцев погубить его да и скрылся в монастыре под одеждой черноризца. А те злоехидные ракалии, потеряв его, вымыслили обмануть народ, будто он умер, и так, подделав весьма похожую на государя из воску богато украшенную чучалу, похоронили под именем государя Петра Федоровича.

– Свят-свят! – Данила трижды перекрестился. Обнял Тимошу за плечи. – Вижу, не отстанешь ты от… этого государя. Возьми хоть малое число серебряных рублев. Сгодится на пропитание да на одежонку. Будет оказия – извещай меня и бабку Дарью. Слезами теперь изойдет старуха… А себя береги, сказнюсь, ежели с тобой горе какое приключится…

Тимошка, беззаботно улыбаясь, сказал на прощание:

– Оженит меня государь на Устиньюшке, и всенепременно вдвоем нагрянем к вам в гости. Прощай, дедушка. Войско ушло, пора и мне в угон поспешать. Земной поклон бабуле Дарье. И не поминайте лихом, ежели что… – прокричал Тимошка уже издали, чуть задержав коня. – А мне, должно, Господь сей путь начертал…

Ударил норовистого скакуна плетью, пригнулся к крутой шее коня и, не оглядываясь более, поскакал. Высокое копье с конским хвостом раскачивалось и поблескивало в лучах предвечернего солнца. За поворотом дороги, где еще не осела пыль от ушедшего войска, Тимошка пропал из виду.

Данила утер лицо скомканным платком, выжал из-под век горькие слезы, посморкался, потом повернул коня вслед уходящему к далекой Волге солнцу. Теперь, повидавшись с Тимошей, надобно было и ему торопиться на Иргизский умет, где ждал верный Герасим, чтобы уберечься от возможного лиха на неспокойных трактах и счастливо убежать в родную Самару.

5

Самара, на беглый взгляд остававшаяся такой же неспешной в своей размеренной жизни, как и река Волга в своем почти неприметном глазу течении, однако ж внутри вся насторожилась, встревоженная привезенными с Яика нежданными вестями. Всяк прикидывал, чем грозит это лично ему, а у коменданта капитана Балахонцева голова болела за всех, а более всего – как уберечь город от возможного воровского набега.

Выпроводив из кабинета любопытствующего сверх меры денщика Ваську из недавних рекрутов, Иван Кондратьевич тяжелыми шагами мерял пол вдоль лавки – восемь шагов туда и столько же обратно, от двери к столу, где стояла приплюснутая, литая из темного стекла чернильница, заточенные перья в стакане, стопкой лежали служебные бумаги – рапорты командиров о больных, о командированных в другие города солдатах, о снаряжении очередного караула на соляную пристань и к арестантской избе да к винному складу…

Почему-то вспомнилась – уж не перед представлением ли к очередному, премиер-маиорскому чину? – вся его более чем тридцатилетняя воинская служба. С 1741 года, более семнадцати лет, служил солдатом лейб-гвардии Измайловского полка, затем год состоял в капралах. С середины 1762 года – подпрапорщик, затем недолго каптенармусом и сержантом. В августе 1762 года выпущен из гвардейского полка капитаном. С 1770 года служил обер-комиссаром на Самарской пристани. В обязанность ему было вменено следить за соляными барками речного соляного правления – за эту службу получал ежегодно 60 рублей ассигнациями. А по недавнем отбытии из Самары прежнего коменданта, майора Михаила Кускова, на эту должность был определен он, капитан Балахонцев, а стало быть, и в самом деле очередное звание не за горами…

По улице мимо раскрытых окон комендантской канцелярии проскрипел несмазанными колесами какой-то самарец. Иван Кондратьевич тяжело шагнул к окну, отдернул занавеску. На дворе первое октября, вторник. Пришел покров, а снега что-то не спешат покрыть слякотные, истоптанные конями и скотом улицы города.

«И до чего же надоела эта грязь, дожди эти нудные», – проворчал без слов Иван Кондратьевич. Приметил, как из переулка со стороны земляной крепости на Большую улицу проехали двое верховых, то и дело пропадая за крышами изб, высоких амбаров, а в промежутках между строениями их можно было видеть выше заборов и плетней – ехали, словно обрубки, плечи да головы в треуголках!

Одного признал без труда – подпоручик Илья Кутузов. Второй не был ему знаком. Илья Кутузов что-то рассказывал спутнику и правой рукой размахивал, словно на уроке фехтования.

«Ишь – унеси тебя буйным ветром! – женишок-то Анфискин в новый камзол принарядился! Никак по случаю церковного праздника… Надо будет пригласить его к обеду, пущай дочка порадуется». Второго всадника, даже когда въехали во двор канцелярии, так и не признал.

Илья Кутузов ввел гостя, и тот, вскинув руку к исхлестанной дождями треуголке, представился:

– Курьер оренбургского губернатора и кавалера генерал-поручика господина Рейндорпа в Военную коллегию с донесениями. Прошу, господин капитан, прогонных коней до Симбирска.

Рослый, забрызганный грязью капрал в ответ на приветствие и приглашение капитана Балахонцева пройти к столу в смущении глянул сперва на свои жутко испачканные сапоги с соломой, у порога приставшей к подошве, когда обшаркивал обувь, на следы, оставленные от порога… После вторичного приглашения прошел к столу. Капитан Балахонцев крикнул денщика Ваську и, когда тот высунул в приоткрытую дверь плутовски улыбающуюся мордочку, распорядился:

– Щи, кашу, хлеб из караульного дома сюда! Живо! Чай и сахар от меня. Да забеги к господину поручику Счепачеву, покличь ко мне. Да живо! – повторил капитан Балахонцев и тут же добавил: – Прознаю, что ежели своруешь из щей мясо – велю шпицрутенами высечь и бессменно на неделю поставлю в караул у арестантской избы. Ступай!

Денщик покривился, опустил глаза: напраслину, дескать, господин капитан возводит на него, однако служба есть служба.

– Слушаюсь, ваше благородие! – Васька громыхнул сверх всякой меры тяжелой, разбухшей от влажного воздуха дверью и пропал.

Пока курьер насыщал изголодавшееся чрево, капитан Балахонцев с трудом удерживал себя от желания приступить с немедленными расспросами. Вошел в кабинет командир второй роты Ставропольского батальона поручик Илья Счепачев, длинноносый, с острым, гладко выбритым подбородком, приветствовал коменданта, прошел к лавке у окна, сел, оперев руки на эфес шпаги, опущенной в небогатые деревянные ножны, молча следил за ложкой в рыжеволосой руке капрала.

Денщик Васька одним разом убрал посуду со стола, замешкался у двери в надежде услышать какие-нибудь важные вести из-под Оренбурга, чтобы потом похваляться средь гарнизонных солдат, но капитан бросил резко: