Тайна персидского обоза - Иван Любенко

— Что?! — не сдержавшись, громко выкрикнул надворный советник, но сводчатый потолок подвала быстро погасил звук.

Небольшой пузатый самовар не унимался и все продолжал кипеть. Накаленные мехами угли раскалились докрасна и не хотели остывать. В его начищенном до блеска туловище отражался полный лысоватый господин с редкими засаленными волосами и бритым лицом, одиноко сидевший в столовой полковника Игнатьева. Он тщательно выскреб из розетки остатки липового меда, допил чай, кашлянул, вытер салфеткой рот и, сложив руки, конфузливо огляделся. Убедившись, что он один, мужчина достал из бокового кармана изрядно потертого сюртука серебряную табакерку, размял пальцами щепоть и, вдохнув бобковой смеси, тут же разразился чередой нескончаемых чихов. Промокнув выступившие от блаженства слезы, он тщательно высморкался в застиранный фуляровый платок и нетерпеливо посмотрел на дверь.

Почти в ту же минуту из соседней комнаты показался полковник в архалуке — домашней куртке без пуговиц в цветную яркую полоску. Родион Спиридонович с трудом сдерживал волнение, и на его уставшем лице отражалась перенесенная за последние дни тревога, вызванная страданиями Агриппины.

— Насилу успокоил, — развел руками Игнатьев. — И как долго это может продолжаться?

— Видите ли, господин полковник, страхи, ночные кошмары у рожениц штука, знаете ли, обыденная и вызвана, по обыкновению, предродовыми переживаниями. Но в данном случае мы наблюдаем крайнее проявление волнений и необоснованных беспокойств, выраженных в резкой ажитации мозговых полушарий. Следствием этих расстройств явились слуховые галлюцинации в виде заупокойных могильных голосов, взывающих о помощи. Такое случается…

— Послушайте, доктор, это уже длится почти месяц, и вы никак не можете вернуть Грушеньке спокойствие. Она вот-вот должна родить. Что же нам делать?

— Больше бывайте с ней на свежем воздухе. Полезны пешие неутомительные моционы. На ночь — успокоительные капли. Вот, пожалуйста, сигнатура, — доктор протянул лист бумаги, исписанный карандашом. И, почесав подбородок, неуверенно добавил: — Хорошо бы отвлечь Агриппину Федоровну от навязчивых мыслей, в театр сходить или там, на худой конец, в цирк…

— Помилуйте, сударь, — едва сдерживая гнев, возмутился полковник. — Откуда в этой дыре театр? Вы что, издеваетесь? Вы бы еще променад по петербургской набережной прописали или посещение римского Колизея! — Он на миг смолк. — Однако же прошу извинить меня. Устал я, знаете ли… Вот, соблаговолите принять, — и протянул несколько ассигнаций, стремительно перекочевавших в карман сюртука гарнизонного лекаря.

— Даст бог, все сладится, — перекрестился на образа доктор и в сопровождении хозяина прошел в переднюю, откуда раздалась трель входного колокольчика. Отворив массивную резную дверь, Игнатьев впустил краснощекого, пахнущего свежим воздухом Самоварова и тут же представил:

— Позвольте отрекомендовать — Иван Авдеевич Самоваров. А это — Лисовский Максим Емельянович, полковой врач.

Доктор внимательно, с ног до головы, осмотрел вошедшего, будто собираясь дать заключение о состоянии его здоровья, и, слегка прищурив правый глаз, спросил:

— Смею полюбопытствовать, уважаемый Иван Авдеевич: а грудной жабой вы, случаем, не страдаете?

— Н-не д-дум-маю, — опешил столичный посланник.

— А думать вам, милостивый государь, и не требуется. Просто приходите завтра ко мне в лазарет на осмотр, вот и узнаем.

— Ну, если вы так считаете…

— А вы разве другого мнения? Да у вас лишнего веса пуда два, не меньше!

— Простите, но ведь мы с вами примерно одной комплекции…

— А это, скажу я вам, никакого значения не имеет. Вот представьте себе, сударь, разразилась самая, что ни на есть природная катаклизма: дождь проливной, ветер свирепствует, а по лужам идут двое. У них ни зонтов, ни калош, ни какой-нибудь приличной непромокаемой одежонки. А путь-то долгий. Вот наконец пришли они домой. Оба чайком горяченьким да малиновым вареньицем побаловались. Легли спать. Наутро один здоров-здоровехонек и снова на службу отправился, а другой «кхе-кхе» — кашляет, чихает, и ничто ему уже помочь не может. Так болезный и упокоился навеки. А почему? Да потому, что у всякого организма собственная надобность имеется. Что одному во благо, то другому во вред. Может, его не чаем, а водочкой поить надо было? А? Кто знает? Habent mortalia casum, — подняв вверх указательный палец с отбитым черным ногтем, назидательно выговорил полковой лекарь и тут же перевел: — «Все преходящее подвержено случайностям». Ну да ладно, позвольте, господа, откланяться. — Доктор вышел, спешно раскрывая на улице зонт.

— Тоже мне философ нашелся, развел тут антимонию… Ходит, ходит, а толку никакого, — раздосадованно выговорил Игнатьев и, поймав на себе вопросительный взгляд гостя, пояснил: — Недели две назад просыпаюсь среди ночи, смотрю, а супруга вся в слезах. «Слышу, — говорит, — голоса заупокойные. Зовут они меня к себе… Умру я скоро… Ты уж ребеночка нашего воспитай, да не забудь мне показать — на могилку мою его принеси». С тех пор каждая ночь для нее — мука мученическая. Да и доктор уврачевать ее никак не может. Вот и сейчас — плачет, насилу успокоил. Сегодня вечером пожалует наш главный лекарь — доктор Краузе. Надеюсь, он поможет. Даст бог, все сладится.

— А капелек успокоительных не давали? — участливо поинтересовался Самоваров.

— Чего только не пробовали! И «адский камень» прикладывали, и бобковой мазью натирали; цветочные отвары, эликсиры, снадобья всяческие, даже старуху вещунью приводили, а все без пользы! Единственно и осталось, что молиться… А вот и она.

— Добрый вечер, Иван Авдеевич, ну и каковы же первые впечатления о нашем захолустье? — слегка улыбаясь, проговорила хозяйка. Ее бледное лицо казалось утомленным и немного обеспокоенным, а налитые красной усталостью глаза хранили печаль недавно выплаканных слез. Но в грустном облике этой изящной женщины присутствовала чистая, свойственная только роженицам святая красота, надежно упрятанная в балахоноподобное платье.

— Откровенно говоря, Агриппина Федоровна, я видывал места и похуже. А здесь и boulevard, и даже ресторация имеется…

— К сожалению, вы перечислили исчерпывающий перечень увеселительных заведений. Правда, наши лихие офицеры от скуки забавляются еще и дуэлями, а в перерывах между ними — преферанс, винт и фараон, — горько вздохнула Агриппина.

— О, я вижу, ты неплохо разбираешься в картах! — по-доброму сыронизировал Игнатьев.

— Вы слышите, слышите, кто-то стучит в стену! — испуганно выговорила женщина белыми как мел губами.

— Успокойся, дорогая, это мастера отделывают комнату для нашего малыша. Прикажи лучше на стол накрывать — скоро гости заявятся, — пытался отвлечь супругу от грустных мыслей полковник.

— Ну а я, пока есть немного времени, с вашего позволения, поднимусь наверх.

— Отдохните хоть немного, Иван Авдеевич. А то с дороги и сразу в Интендантство отправились…