Юность Бабы-яги - Владимир Качан

Впрочем, они оба хотели, ну а «музыка тела» не заставила себя долго ждать.

На сей раз Вета позволила ему чуть больше познать свое тело, приоткрыла новые горизонты, он уже почувствовал – куда ему следует стремиться в следующий раз, он уже узнал: как и в каких именно зонах он может довести девочку до того состояния, когда уже она будет его рабой. Саша обольщался. Вета умела получать удовольствие, всю ситуацию в целом держа под контролем. Вета училась, Саша влюблялся… Все больше и больше. Но так и должно было быть.

Не только поэты – жертвы. Занятные аналогии можно найти и в животном мире. И даже у насекомых. Что самка богомола, например, пожирает самца сразу после оплодотворения, – это не секрет даже не для энтомолога. И потом, в богомолах нет никакого обаяния, согласитесь. Их даже не очень жалко. Но вот сурки! Кошмар! Вы посмотрите, что у сурков делается! Милейшие существа, казалось бы! Но оказывается, во время спаривания самка кусает, затем просто грызет самца. Грызет и поедает! А он, будто не чувствуя этого, продолжает ее любить! Иметь ее, хотя на самом деле имеет его она. Она им в этот момент с аппетитом подкрепляется, а он продолжает, отдавая в буквальном смысле свою жизнь. Жизнь – за любовь, представляете! А люди?! Разве далеко ушли? Та же Клеопатра! За одну ночь любви! И на это шли безусловно только Поэты. Поэты – в душе, необязательно профессионалы. Только романтический простофиля способен так распорядиться своей жизнью и вручить ее на блюдечке с голубой каемочкой какой-нибудь стерве, которая заслуживает только того, чтобы ее отлюбила подряд и без остановок армия римских легионеров, только что вернувшихся из длительного похода.

Саша… бедный сурок… «И мой сурок со мною», – жалостливая песня Бетховена. Но будем все же надеяться, что у Саши до этого не дойдет, что его все-таки не слопают так просто, а только сильно покусают или попытаются им утолить голод, но почему-то не выйдет… Посмотрим. Во всяком случае, мы Сашу до такой степени в обиду не дадим, мы его не угробим в этом рассказе, его не стрескают так, за здорово живешь! Он выживет!

Они вышли из темноты, держась за руки. Саша улыбался счастливо, Вета – блаженно. Петя с Анжеликой куда-то отошли. Можно было предположить, что в кусты рядом. Жика могла подумать: «Ей можно, а мне нельзя, что ли?» – и позволить Пете чуть более смелые ласки. Они сели. Саша сам вспомнил:

– Так что стихи?

– Что стихи?

– Ты хотела показать.

– Показывать нечего. Я их сочиняю сразу и набело.

– Как это так? – удивился поэт.

– Ну как акын. Что вижу, что чувствую, то и пою.

– Ну-ка, ну-ка, попробуй.

Вета сосредоточилась буквально на минуту, а потом прочла:

Когда вдруг грешная душа

Сольется с грешною душою,

Скажу я: «Видите, Луна

Встает над грешною Землею?

Грешна она и все мы грешны,

Мы грех изведали давно.

Так разве грех грешить нам, грешным,

Когда грешить нам не грешно?

Вета улыбнулась Саше, задавая этот вопрос, потом сказала:

– Погоди, еще не все. Теперь постскриптум, другим размером. Сейчас…

Она помолчала несколько секунд, прикрыв глаза, затем нараспев произнесла:

По-твоему, довольно смелый стих?

Но он тебе за первый шаг награда.

Я с нетерпеньем жду стихов твоих.

Твоих стихов! Других уже не надо.

Вета закончила. Ее глаза хитровато блестели. Это было правильное, правдивое выражение глаз, часто принимаемое поэтами за «сияние». Да и прозаики тоже частенько злоупотребляют выражениями типа: «ее глаза сияли», притом под аккомпанемент «часто вздымающейся груди». Правильно! Нельзя же говорить про взволнованную женщину словами и выражениями темных переулков и глухих задворок, даже слишком просто – нельзя, иначе получится что-то вроде – «Виолетта часто дышала» или, того хуже – «дышала, как собака после бега. А ее глаза были покрыты глянцем, как начищенный сапог». Это будет правда, но некрасивая правда! Кому она нужна? Надо же все-таки о струне рассказывать, а не о ржавой проволоке! О звенящей гитарной струне в начале любовной серенады! И посему глаза обязаны блестеть, а в крайних состояниях – сверкать, а грудь обязана вздыматься и, что характерно, вздыматься – соблазнительно. Хотя, справедливости ради, надо отметить, что женщина, играющая в любовь, часто увлекается настолько, что остановиться уже не может и начинает сама верить в подлинность своих чувств, в достоверность показа. И уже и слезы текут настоящие, и руки дрожат на самом деле, и даже до состояния аффекта может дойти. Одно слово – оперетта! Ах, Виолетта – оперетта! Такое юное существо, а уже знает, догадывается, что надо делать, какие кнопки нажимать с такими, как поэт Саша Велихов. Она знает, что таким одного тела, одной физиологии – мало; им нужна серенада и никак не меньше. И Саша свою порцию серенады уже получил. Он оторопело смотрел на Вету, потому что не поверил своим ушам: нет, разумеется, стихи были дилетантскими, но если она не врет и сочинила такое моментально, то какие же у нее резервы! Но что в данный момент было еще важнее, они были о нем, о них, о том, что сейчас между ними. Вчера придумать такое было нельзя, она еще ничего не знала, – значит, правда?.. Она же не ясновидящая какая-нибудь, чтобы предвидеть, что с нею будет, и с кем, и написать об этом заранее, а сейчас сделать вид, что это – импровизация!..

Вот тут, однако, был прокол… Но Саша в нем не виноват, не мог же он предположить тогда, на скамейке, что Виолетта…

Стоп! Опять рассказчик забегает вперед, чуть было не раскрыв то, о чем следует пока помалкивать. Так что помедленнее, не гоните сюжет, литератор… Тем более что название всего рассказа – само по себе подсказка… Останемся в неведении: импровизация ли это, или импровизация, заранее подготовленная.

А пока – все по плану: глаза блестят, грудь вздымается, стихи прозвучали и, как и предполагалось, ошарашили. Мысли материализовались в слова и глупые вопросы.

– Ты это… сама?

– Ну да, конечно…

– О нас?

– Ты же слышал…

– И вот прямо сейчас?..

– А когда еще я могла это придумать, – усмехнулась Виолетта. – Вчера тебя еще не было. Вернее, ты был, но не в моей жизни…

– А еще можешь?

– Могу, но сейчас не стану…

– Почему?

– Давай лучше ты, ты же профессионал.

– Да в том-то и дело, что профессионал так сразу не может… – Саша помолчал. – Слово какое-то чужеродное по отношению к поэту – профессионал, верно?

– Пожалуй, – подумав, согласилась Вета.

– Похоже на профессиональную любовь. Тогда это иначе называется.

– Проституция?

– Ну да, и в поэзии тоже. Вот там такое и поется, – он опять мельком глянул на фестивальное плавсредство.