Шелковые узы - Лиз Тренау

Месье Лаваль поднял взгляд от гроссбуха и поверх очков посмотрел на юношу. Как обычно, когда он не принимал клиентов, этот господин был одет в мешковатые штаны и жилет, видавший лучшие времена, кроме того, на нем был его любимый темно-бордовый бархатный берет, скрывавший плешь. Месье Лаваль не отличался красотой, но на его пухлом морщинистом лице, зачастую имевшем нездоровый цвет, читалось, что за долгую жизнь он познал и тяжкий труд, и мирские удовольствия – вкусно ел и пил, любил и был любим.

Он широко улыбнулся своему протеже. Месье Лаваль стал свидетелем того, как изможденный, замученный вшами мальчишка, с которым он познакомился много лет назад, словно гусеница, обретающая новую жизнь в форме бабочки, превратился в умного, бодрого молодого человека, хорошо справляющегося с тяжелой работой. Лаваль видел, что Анри легко освоил профессию и понимал: однажды юноша может стать самостоятельным мастером.

Месье Лаваль был членом гугенотской общины и попечителем французской церкви, за годы сумевшей выработать четкие процедуры оказания помощи сотням обездоленных земляков, ежегодно прибывавших из Франции. Каждой семье выдавалась поношенная одежда и обувь. На несколько недель, пока они не найдут работу и не смогут встать на ноги, их селили в дома прихожан, где о них заботились, обеспечивая пропитанием.

Месье Лаваль прекрасно помнил, как познакомился с Анри и его матерью. Их ужасное состояние тронуло его до глубины души. Он с радостью предложил им пожить у себя в доме, особенно после того как узнал, что они родом из того же региона Франции, где жили его предки. Сам он там никогда не бывал, ведь родители месье Лаваля сбежали от преследований католиков еще до рождения сына.

В те времена, прежде чем гугеноты тысячами начали покидать страну, англичане принимали беглецов очень радушно. Но по мере того как количество беженцев росло, на некоторых улицах уже обитало больше французов, чем англичан, и от радушия местных жителей не осталось и следа. Даже когда гильдия сняла ограничения для чужаков и месье Лаваль, подобно многим другим французским мастерам, смог спокойно заниматься своим делом, возмущение англичан росло.

Вечером, когда в тавернах ужинали молодые люди, на улицах Спиталфилдс становилось опасно. Довольно часто Анри оскорбляли, называя его «капустной головой», «лягушатником» или «французским ночным горшком». Буквально на днях он подобрал на улице листовку с заголовком «Проблемы, которые могут возникнуть, если давать иностранцам слишком много вольностей». Он бегло просмотрел ее и с отвращением сжег.

Благодаря посредничеству месье Лаваля, Клотильда очень скоро получила должность шелкокрутильщицы. У нее был опыт работы, и ее навыки пользовались спросом, особенно учитывая тот факт, что она готова была работать много часов подряд и это не влияло на качество ее труда. За несколько недель женщина успела хорошо зарекомендовать себя, что обеспечило ее постоянной работой, поэтому она смогла снять отдельное жилье. Месье Лаваль помог им подыскать небольшую комнату на улице Брик-Лейн.

Впервые за несколько лет Клотильда почувствовала, что у нее есть к чему стремиться, есть настоящая работа, которая поможет отвлечься от тяжелых мыслей, сводивших ее с ума. Постоянный страх, поселившийся в душе Клотильды, постепенно начал отступать. Несколько раз Анри видел на ее лице улыбку.

Его послали учиться в церковно-приходскую школу, где он быстро научился говорить и писать по-английски. Кроме того, паренек проявил недюжинные способности к арифметике, а также интерес к окружающему миру. Несмотря на юный возраст, Анри сумел очаровать всех вокруг. Он понял, что если вести себя хорошо и улыбаться, то можно достичь многого. Когда ему исполнилось двенадцать лет, месье Лаваль предложил мальчику работу за станком.

От рассвета до заката Анри сидел под ним и по команде мастера тянул за нужные ниточки. Это создавало фигурный рисунок на материи. Уже тогда у Анри возникала масса вопросов. Он хотел знать, как рисунок переходит на ткань с оригинала, как работает станок и почему они используют то или другое денье. Именно этот его живой интерес, трудолюбие и серьезность способствовали тому, что месье Лаваль взял Анри к себе в подмастерья в возрасте четырнадцати лет, не требуя за обучение никакой платы.

Его щедрость воздалась ему сторицей. Парень неукоснительно следовал правилам. Он был «скромным, вежливым, чистоплотным и, самое главное, во всем слушал мастера». Через какое-то время месье Лаваль начал доверять ему все более сложную работу, которую Анри выполнял очень качественно.

В семнадцать лет контракт Анри закончился, и юноша с благодарностью принял предложение месье Лаваля пойти к нему наемным работником с полным пансионом. Когда будет готов, Анри предоставит результаты своего труда, чтобы показать, что он уже способен быть принятым в гильдию ткачей шелка в качестве мастера. Тогда парень сможет начать собственное дело, нанять подмастерьев и работников. У много лет назад овдовевшего месье Лаваля не было сыновей. Не так давно ему в голову пришла мысль, что Анри мог бы однажды унаследовать его дело.

Единственная дочь месье Лаваля Мариетта всегда смотрела на Анри как на старшего брата, которого у нее не было. Но в пятнадцать лет ее отношение к юноше немного изменилось. Она начала порой хвалить внешность Анри, приятный цвет его лица, густые черные волосы, отросшие настолько, что парню пришлось собирать их в хвост во время работы, и жгучие карие глаза, которые, казалось, никогда ничего не упускали из виду.

Прежде она всегда огрызалась, стоило Анри подшутить над ней. Теперь же лишь глупо хихикала. Если он хвалил ее, например, за хорошо приготовленный обед, ее щеки тут же заливала краска.

Месье Лаваль видел, какие перемены происходят в дочери; в ее жизни начинается новый период, понял он и в тысячный раз пожалел, что его жена умерла и не может заняться этими вопросами. Через несколько лет Анри и Мариетта могли бы составить чудесную пару. Как только Анри станет мастером, месье Лаваль мог бы начать передавать ему бразды правления, а потом уйти на покой, читать книги и греть ноги у камина. Такое развитие событий было ему по душе.

* * *

Анри поднялся по ступенькам на верхний этаж, а затем по приставной лестнице выбрался на чердак. Он знал каждую трещинку на полу в этой комнате, каждый запах и звук, то, как свет проникал сквозь окна и падал на станки в разное время года, при разной погоде. Одиннадцать лет жизни провел он в этом большом, просторном помещении с его деревянным полом, сложенным из грубо очищенных досок, слуховыми окнами в передней части дома и двумя окошками, оборудованными в крыше. Три крепких деревянных станка, две прялки и рама, на которую вешались навои[22], занимали почти все пространство чердака, за исключением узких проходов между ними.

Возле стен до самого потолка стояли ящики с катушками, челноками и шпульками, тщательно рассортированные по цвету, форме и размеру. Пустая основа подвешивалась к потолку, а потом посылалась мотальщикам. Эти навои были слишком громоздкими для того, чтобы их можно было спустить по лестнице, потому их протягивали через створное окно и спускали на веревках на землю. Таким же образом они возвращались обратно.