Тайна стеклянного склепа - Юлия Нелидова

Я не сдержал разочарованного вздоха — еще час до представления, а не то чтобы успеть приобрести билет, но даже пробраться сквозь эту толчею не было никакой возможности.

Судя по размеру и размаху здания, оно вполне могло вместить всех собравшихся и еще столько же. Но я не знал, что арена Медисон-сквер была уже полна, а на улице стояли те, кто, как и я, не приобрел вовремя билет на последнее и единственное представление, на котором таинственный русский доктор собирался разоблачить вечно юную прорицательницу Зои, вещавшую пророчества уже почти двадцать лет.

— Такого столпотворения не было со времен, как Сиракузы забили свой финальный мяч, — услыхал я в толпе и невольно остановился.

— Этот русский доктор опять навел столько шумихи вокруг себя. Мало ему пожара на Лонг-Айленде и собственных похорон.

— Неужели он наконец снимет маску?

— Не-ет, говорят, он теперь страшно уродлив. Хотя стоит ли верить слухам.

— Если верить очередной утке Пулитцера, то и слухам — конечно!

— Вы читаете «Нью-Йорк Вордс»? Бросьте! После того как журналистка из этой газеты разыграла сумасшедшую, я ломаного цента не дам за клочок пахнущей краской и пропитанной ядом бумажки, — взвизгнула дама в кремовом пальто и шляпке с такими широкими полями, что зонтик, который она держала над головой, был ей попросту не нужен. Дамы предпочитали очень внушительные головные уборы, и очень раздражались, когда в толпе задевали друг друга краями.

— Вот бы узнать, прибудет ли Гудини?

— Чтобы хоть краем глаза взглянуть, как русский заставит исчезнуть три слона, в то время как он смог совладать лишь с одним?

Все дружно расхохотались. Я тоже улыбнулся, хотя знать не знал, кто такой Гудини. И остался стоять еще несколько секунд, чтобы послушать, но группка больше ничего интересного не поведала. Да и слушал я, наверное, с чрезмерной и неприличной внимательностью, так что дама в кремовом пальто, плотно облегающем по нынешней несколько крикливой моде, стала косо поглядывать на странного не к месту улыбающегося господина, да еще и остановившегося на расстоянии вытянутой руки. Ее спутник осведомился, и не слишком почтительно, что мне надобно.

Меня спасло появление перекупщика билетов. Молодой человек в твидовой кепке набекрень и в пальто с чужого плеча нараспашку, из-под которого выглядывал растянутый пуловер, стал горланить, что продаст заветные бумажные лоскутки, которыми помахивал в воздухе, всего за двадцатку долларов. Я не успел и руки ему протянуть, как тотчас уличный коммерсант исчез из поля зрения — орущая толпа поглотила его, и билеты были моментально куплены кем-то более проворным.

С несчастным лицом, преисполненный молчаливого горя, я проводил взглядом того счастливчика и его спутницу, которым досталась возможность повидать саму Кали. А ведь они, поди, и не ведали, на кого отправились поглядеть. Никто вокруг и мысли не мог допустить, что прекрасная юная прорицательница есть земное воплощение Смерти…

А я знал, но знание это никак не помогло мне приобрести билет. Хоть то и без толку, тем не менее я стал протискиваться к кассам. И даже преуспел, но окошки были давно закрыты.

— Не могли бы вы мне помочь, — попросил я, подобравшись к работнику арены, одетому в зеленую ливрею времен Марии-Антуанетты. — Я давний знакомый месье Иноземцева, и единственный способ повидать его — попасть внутрь…

Швейцар окинул меня из-под белого парика насмешливым взглядом.

— Знакомых доктора за сегодняшний вечер можно считать уже не десятками — сотнями и даже тысячами.

— Мое имя — Эмиль Герши. Достаточно только передать…

— Хорошо, сэр, вашу визитную карточку, пожалуйста.

Я смутился.

— У меня ее нет, пока нет…

— Всего хорошего, сэр.

Развернулся ко мне затылком и зашагал прочь. Мне же ничего не оставалось, как смириться с неизбежностью — на арену не попасть.

Стоял я так четверть часа, полчаса. Стемнело, включились фонари, цветные вывески, украшенные лампочками, шныряли световые столбы от проезжающих мимо автомобилей — город в одно короткое мгновение от сгущающихся сумерек вдруг перешел к яркому полдню, но искусственному, фальшивому, нарочитому. Солнце не успело закатиться за подвесной мост, как Нью-Йорк засверкал всеми цветами радуги. Толпа зашумела, некоторые разошлись в пользу более доступных заведений, но подошли другие. Представление вот-вот начнется, народ ни с крыльца, ни с тротуара уходить не спешил. Воздух трещал множеством бесед, раздающихся одновременно от множества группок, трещал от смеха, продолжали беспрестанно гудеть автомобильные клаксоны, издалека нет-нет доносился колокол трамвая.

Вдруг швейцар, что отказал в просьбе, вернулся, локтями он расталкивал всех кругом, напустив на лицо сосредоточенно-напряженную мину, будто ему было поручено задание государственной важности и исходило оно из самого Белого дома.

— Мистер Герши? — спросил он и почтительно склонился, заложив за спину затянутую в белую перчатку руку. — Мистер Иноземцев примет вас в своей ложе. Разрешите вас проводить?

Оглушенный неожиданной удачей, я последовал за работником арены, миновал крыльцо, просторный холл, поднялся по лестнице, мои стопы тонули в алом ворсе ковровой дорожки. Всюду стояли люди. И на лестничных маршах, и в коридорах, и у дверей, и в нишах окон — каким же должен быть размер самого стадиона, чтобы каждый мог разместиться в нем?

Я оказался в темноте одной из лож.

Во всех остальных горел свет, портьеры подняты, люди шевелились, словно пчелы в сотах большого улья. Под ложами — ряды кресел по кругу, и ни одного свободного места.

Моя ложа была не освещена и зачем-то глухо задрапирована. Из ее темноты, в просвет узкой щели спущенных портьер замечательно просматривалась вся арена целиком и тройной ряд балконов по кругу. Я приблизил лицо к узкой полоске света и выглянул наружу. Под потолком висели тросы и канаты, наперекрест свисали веревочные лестницы, стальные флаги одноцветной серебристой гирляндой обрамляли потолок и шелестели, словно молодая листва. По центру — самый настоящий фонтан вздымал шумные струи едва ли не к самому потолку. Представление обещало быть самым что ни на есть цирковым.

Столько шума ради цирка.

Подумав так, я глянул направо. В ложе я восседал уже не один, а рядом с каким-то господином, который, неясно, пребывал ли в соседнем кресле до моего прихода, или же явился, пока я пялился по сторонам. Ведь было темно.

Наконец электричество на арене потухло, портьера, скрывавшая ложу, раздвоилась, разъехалась по сторонам, словно под воздействием незримого механизма, зажегся круглый прожектор. Овальное золотое пятно скользнуло откуда-то сверху к фонтану и осветило его хрустальные струи. Из самого центра светового пятна вдруг появился человек в костюме времен Марии-Антуаннеты: в парике и чулках и с бантами на туфлях — и стал что-то громко декламировать. На мгновение показалось, что это тот самый, что ввел меня в ложу. Но таких лакеев по Медисон-сквер-гарден сновало множество.