Проклятый трон - Ирина Зволинская

чтобы никто не смог шантажировать меня ими! Чтобы никто не смел даже думать о том, чтобы забрать их!

Хлынула во все стороны темнота. Я позволила ей обнять себя и утешить.

– Рэндольф! – беззвучно позвала я.

Зашумел Эдинбургский лес. В тени высокой ели собрался тонкий мальчишеский силуэт.

– Помоги! Отведи меня домой. Я знаю, ты можешь. Я видела, ты вёл во дворце Ральфа…

– Могу, – улыбнулся брат. – Но зачем тебе я, если ты сама – ключ от Эдинбурга?

– Ключ?

– Кровь, – зашептали тысячи голосов. – Кровь – ключ от Эдинбурга, – напомнила бездна и выкинула меня обратно в черно-белую кухню.

Кровь? Я встала на ноги, взяла из подставки кухонный нож и быстро, чтобы не передумать, полоснула по раскрытой ладони, морщась от неприятного ощущения. Красные капли упали на пол, внизу зашуршали в замке ключом.

«Умный мальчик, – шепнула темнота. – Догадался, что нужно вернуться…»

Чертов Холд! Что теперь? Наденет смирительную рубашку, привяжет к батарее, запрет в темном подвале?

«Пока не получит детей…» – рассмеялась то ли я, то ли бездна.

Нож, и еще один такой же надрез, теперь уже на второй ладони. Я вышла в центр кухни и, рухнув на пол, сосредоточенно рисовала круг. Немного неправильный, Никки бы наверняка поморщился, увидев эти кривые линии.

Не думать! Слишком больно… лучше просто рисуй, Алиана. У тебя хорошо получается.

Удар двери о стену. Голоса. Лиззи? Нет, Элизабет. Я не хочу больше тебя слышать!

Круг замкнулся, и огнем Холдов загорелась моя кровь. Алое пламя закрыло меня до самого потолка, я громко рассмеялась и поднесла руку к губам. Лизнула кровь и повернула голову. Сквозь алое марево моей силы медленно таял мужской силуэт.

Николас Холд. Старший ли, младший… нет больше Никки.

Белый свет слепил глаза. Холодный воздух обжег легкие, изо рта вылетело крохотное облачко пара. Ладони саднило, я слепо сощурилась, а оглядевшись, запустила руки в снег и позволила слезам бежать по щекам. Теперь можно.

В чёрно-белом мире красок нет. Но мне не нужны цвета, чтобы узнать серые камни родной крепости.

Я дома. В Эдинбурге.

* * *

Мир окрасился в красный, а потом слился в кровавое пятно перед глазами, оставляя Ральфа в кромешной темноте. Сердце ударилось о ребра, вот он – его детский кошмар. Бонк мотнул головой, прижимая к себе Элизабет, вдыхая её запах, заставляя себя успокоиться.

Зрение вернется. Должно вернуться. А если нет, он давно не ребенок. И слепые живут на земле.

– Больно, – прошептала Лиз.

– Прости, – Ральф ослабил хватку, сощурился. Темнота расступалась, и алый, огненный туман соткался в юную госпожу Холд в его руках. Смотреть на неё было больно, такой совершенной она казалась ему сейчас.

– Больно, – повторила она безо всякого выражения. – Больно. Больно.

Бонк привычно уже подхватил её на руки и пообещал:

– Ник поможет.

Себе обещал, не ей. Лиз не слышала, глаза её были пусты. Зато Ральф снова видел всё. Даже то, как черная ткань его кителя впитывает кровь, почти не оставляя следов. Черт возьми, а удобно! Бонк зло рассмеялся и вошел в узкий коридор квартиры.

Лиз будто заезженная пластинка монотонно повторяла одно и то же слово. Её «больно» и тяжелое дыхание самого Ральфа были единственными звуками в помещении.

– Ник! Ани! – хрипло крикнул Ральф.

Фостер не откликнулся. Бонк тихо чертыхнулся и, оглядываясь, поудобнее перехватил драгоценный груз, чтобы затем аккуратно уложить Лиз на диване в гостиной.

Тихое «больно» било по нервам, резало слух, Ральф кинул быстрый взгляд на дверной проем, распрямился и, убедившись, что Лиз не свалится на испачканный его ботинками пол, побежал к лестнице.

Один пролет, его он преодолел за пару секунд. Здесь была кухня, та же кухня, что и на газетной фотографии. Ральф застыл, заметив сгорбленного Ника, тот на коленях сидел у выжженного круга на полу и, опустив голову, сжимал что-то в руке. Черный китель, черный круг, странным в этой картинке был непонятно откуда взявшийся белый цвет.

Зрение снова ему отказывало…

– Ник, Элизабет плохо. Я оставил её в гостиной внизу, – сощурившись, сообщил другу Бонк.

– Опоздали, – будто не услышав его слов, без единой эмоции заметил Фостер. – Алианы нет.

– Что значит, нет?

Николас сжал ладонь, что-то жалостливо хрустнуло в его руке.

Он отбросил в сторону раздавленные часы, поднял голову и, глядя Бонку в глаза, ответил:

– Её забрал ваш чертов лес, – Фостер криво усмехнулся и поднялся с колен. – Пойдем к Лиз.

– Ник… – Ральф сглотнул. – Ты весь седой.

Белый, как Эдинбургский снег.

Глава 8

Тканевые домашние туфли мгновенно набрали ледяной воды. Я встала на ноги и, шатаясь, сделала шаг, по колено проваливаясь в белый сугроб, падая на изрезанные ладони.

Волосы упали мне на лицо, я сцепила челюсти и мотнула головой. Нет, так не пойдет! Никакой жалости к самой себе, никаких слёз!

– К маме! – зло прокричала я. – Сейчас!

Замер мир, а затем мигнул, осыпался пеплом и собрался в серые стены семейной усыпальницы Бонков. Я рукой схватилась за белый мраморный завиток, поднялась с колен и, свернувшись, легла на каменную крышку гроба.

Я дома. Только в доме моем никого больше нет.

Покрывалом укрыла меня темнота, знакомые тени играли на лицах мраморных статуй. Они улыбались, они плакали, они жалели меня. Нет, я не одна. Ты здесь, Рэндольф. Я знаю.

– Она тоже пожелала с тобой остаться? – тихо спросила я.

Брат рукой провел по моим волосам.

– Нет. Всё, что она желала – спрятать вас. Спасти тебя и Ральфа.

Я закрыла глаза, представляя, что мама ласкает меня. Гладит по голове, и как в детстве заплетает косы.

– Спасти? От кого? – улыбнулась я, и тени рассмеялись:

– От духа леса.

Духа леса…

Зимний лес мрачен. На открытой поляне петляет заячий след. Камнем падает хищная птица, и алой кровью орошается снег. Шумит ветер, где-то далеко тоскливо воет крупный серый вожак волчьей стаи. Мама хотела спасти меня от меня? Я – и есть дух леса.

– Почему ты позволил ей умереть? – зло спросила я.

– Позволил? – эхом ответили тысячи голосов. – Как бы я запретил?

Как бы ты запретил?! – я поджала губы. – Обманул, подсказал… приказал!

– Нет, девочка, – ласково шепнула темнота. – Нельзя приказать Бонку.

Я открыла сухие глаза и спрыгнула на холодный каменный пол. Тело – это ничто. И к холоду можно привыкнуть. Да ничто: на ладонях моих уже белели тонкие шрамы. Не оглядываясь, я вышла из усыпальницы во внутренний двор и подняла глаза на светлое небо. Голубое? Наверное.

– Нельзя приказать Бонку… – задумчиво повторила я.

Ледяной камень обжигал ноги. Я