Грешная женщина - Анатолий Афанасьев

— Что-то нервы последнее время ни к черту. Ты уж не обижайся, сынок, если чего сказал не так. Это не со зла.

— Не за что извиняться. Ты во всем прав.

— Да, но срываюсь, срываюсь, кричу! Так не годится. И ничего не могу поделать. Довели, мерзавцы.

— Конечно, довели. И не тебя одного.

Что-то в нем вспорхнуло, подвигая к новой вспышке, но он продолжал в том же покаянном духе, а это было хуже, чем если бы вспылил.

— Я тоже виноват не меньше других. Разве не понимал, к чему дело идет. Всегда понимал. И при Сталине, и при Хруще. И всегда был в стороне. Думал: работай честно, живи честно, вот твой вклад. Оказывается, этого мало. Это как раз и есть пораженчество. Это им и нужно.

Выговорившись, отец снова задремал, свеся голову набок. Сон накатывал на него внезапно, как на пьяного.

Из коридора, где стоял телефон, я позвонил Татьяне. Был уже шестой час. Целый день, крутясь по Москве, я с нетерпением ждал минуты, когда услышу ее голос.

— Таня, ну как? Все в порядке? Давно пришла?

В следующее мгновение я узнал об ее характере больше, чем за все предыдущие сутки.

— А это кто? — спросила она. Если бы она поинтересовалась, есть ли жизнь на Марсе, я не был бы так поражен. Птички и солнышко были миражом. На самом деле к могиле подошел косорылый мужик, надавил пальцем на мозжечок (на мой) и с укоризной заметил: «Чего выглядываешь, браток? Сиди, не рыпайся!»

Я все-таки рыпнулся.

— Подъезжай ко мне часикам к восьми, — сказал я. — Что-то интересное покажу.

— Член свой, что ли?

Шутка ей удалась. Я сдавленно хихикнул, будто палец прищемил.

— С этим ясно, — сказал я, — а как остальные наши дела?

— С этого надо было начинать, Евгений Петрович. И позвонить надо было на работу. Я вас искала.

Ах вот оно что!

— Да я же только проснулся.

— Мы подобрали покупателя. Завтра он хочет посмотреть. Но хорошо бы вам присутствовать. Или передайте ключи.

— А что за покупатель? Вдруг он мне не понравится.

— Понравится.

— Откуда такая уверенность?

— Солидная семейная пара. Он бизнесмен, работал в Австрии. С ценой согласны.

— У меня есть еще условие.

— Какое?

Я понизил голос почти до шепота, хотя вряд ли меня мог услышать спящий отец. Мать на кухне гремела посудой.

— Хочу на какой-то срок, ну, скажем, года на три, оставить за собой одну комнату. Чисто условно. Это связано с родителями.

Татьяна молчала, думала. Потом сказала:

— Наверное, об этом вам лучше поговорить с покупателями.

Тщетно пытался я уловить в ее тоне хоть каплю тепла, хоть какой-то намек на вчерашнее. Усталость деловой женщины, изо всех сил пытающейся быть любезной с занудным клиентом, — и более ничего.

— Хорошо, приезжай за ключами, — распорядился я тоном вчерашнего Вадюли. Терять-то мне было нечего. Настроение круто переменилось. Я злился на себя за пустые грезы, подобающие разве что прыщавому подростку. Татьяна чутко уловила перемену.

— А вы не собираетесь в Центр? — вкрадчиво спросила она.

— Не собираюсь.

— Мы могли бы где-нибудь пересечься. Все-таки далеко до вас добираться.

— Я болен. Сильная простуда и правая нога отнялась. Возьми такси. Ничего с тобой не случится. Вон как резво вчера полетела среди ночи.

Помолчав, она задумчиво произнесла:

— Если вы на что-то рассчитываете, Евгений Петрович, то напрасно.

— Я рассчитываю пораньше лечь спать. Только дождусь врача и лягу. Поспеши, пожалуйста.

— Диктуйте адрес…

Окончив разговор, я перезвонил в контору. Толяныч снял трубку:

— Слушаю.

— Это Ерин беспокоит. У нас есть сведения, что в вашей конторе скрывается недобитый красно-коричневый инвалид.

— Давай, давай, шутничок, трави дальше.

— На завтра есть заказы?

Было три вызова для меня. Неплохо. Я пообещал заехать к девяти.

— Коммуняку заприте в чулане. Пока не трогайте. Сами нарубим из него котлеток. Пустим в продажу через ларьки. Народ-то голодает.

— Главное, чтобы ты не голодал, — добродушно заметил Толяныч.

Через двадцать минут я уже выруливал на Садовое кольцо. Когда проезжал неподалеку от Таниного дома, сердце опять встрепенулось, как безрассудный воробушек. Она сказала: ни на что не рассчитывай. Жаль, что я не насильник. У меня в коридоре очень удобный коврик. Туда бы ее и опрокинуть. Ей бы, наверное, понравилось. Сейчас насильники в почете. Разумеется, настоящий мужчина не должен вымаливать у дамы согласия на половой акт. Он берет ее приступом, изящным кувырком, а уж после осведомляется, как она к нему относится.

Возле родного дома меня поджидала Наденька Селиверстова. Сидела в тени на скамеечке, читала книжку. В откинутой на спинку руке, в изящных пальцах сигарета. Сначала я решил, что это галлюцинация, и чтобы развеять сомнения, сел рядом и ущипнул Наденьку за пухлый бочок. Нет, это была действительно Сашина жена.

— Давно здесь обосновалась? — спросил я.

— Около часа жду.

— А если бы я вообще не приехал?

— Я была у подруги, в Измайлове, ты же ее знаешь, Катька Хлебникова.

— А-а, помню… Худая как глиста. Живет с овчаркой.

Наденька протянула зажигалку. Прикуривая, я робко заглянул в ее глаза, но ничего там не разглядел. Знакомое медовое свечение, не выражающее ни чувств, ни мыслей.

— Что, Женечка, тяжко с похмелья? И шутки у тебя похмельные, примитивные. А какой ты был остроумный лет двадцать назад.

— Я и сейчас остроумный. Хочешь, новый анекдот расскажу. Про Клинтона. Они едут с Хилари мимо бензоколонки, а там ковбой стоит, заправщик. Ну, он Хилари рукой помахал: «Хелло, детка!» Клинтон надулся, спрашивает: «Это кто?» Хилари говорит: «Да это мой бывший жених». Клинтон и съязвил: «Вот, дескать, вышла бы за него и торговала бы сейчас бензином». А Хилари ему ласково отвечает: «Нет, дорогой, это ты торговал бы бензином, а он ехал бы со мной в «мерседесе». Разве не смешно?

— Перестань, а то зареву. Я ведь к тебе за помощью.

Она была колдуньей, и если ей понадобилась помощь, то, скорее всего, речь шла об испытании какого-нибудь нового образца метлы.

— Поднимемся ко мне? Я хоть душ приму.

Когда она встала, в ее сумке раздалось мелодичное позвякивание. Я узнал этот звук.

На душе у меня было неладно. Она никогда не приходила одна, без Саши. Да и зачем бы ей это понадобилось? Неужели мои ночные видения имели под собой реальную почву? Но признаться в том, что я ничего не помню, не поворачивался язык. Пока тянулись в лифте на восьмой этаж, я досыта надышался ее духами, и голова у меня закружилась. Невзначай я оперся на ее плечо, а пальцами дружески ухватился за пышную грудь.