Лето сумрачных бабочек - Энн-Мари Конуэй

ты спрашиваешь меня, где он сейчас, а не о том, где он был, когда мы в нём нуждались? Серьёзно, Бекки, у меня сейчас и так хватает забот, а тут ещё ты каждые пять минут начинаешь ворошить прошлое. Ты не можешь просто перестать это делать?

Но я не хотела переставать. Я хотела знать о своём отце всё, что только можно было узнать. Где он сейчас, и что делает, и знает ли о ребёнке с той фотографии. Я отчаянно хотела это знать, но ответы на эти вопросы были только у мамы, а она не желала мне говорить. Ей всегда было трудно вспоминать о прошлом, однако, похоже, это ещё сильнее обострилось, когда мы переехали в Оукбридж.

Температура воздуха повышалась на пару градусов каждый день, как ни невозможно это звучало. Жара ощущалась, словно тяжёлое одеяло, давящее на голову и плечи. Я старалась проводить как можно больше времени в Саду Бабочек с Розой-Мэй, выслеживая голубянку-аргуса. Мы каждый день придумывали новый план, попутно выслеживая муравьёв и бабочкины яйца. Мы были так увлечены своими поисками, что почти не замечали, как проходит время. Стелла продолжала обещать, что Мак зайдёт за мной и покажет мне окрестности, но я полагала, что он слишком занят прогулками со своими друзьями. Честно говоря, меня это ничуть не волновало. Я замечательно проводила время с Розой-Мэй, и мне никто больше не был нужен.

Иногда мы бросали охоту и придумывали для себя игры. Мы выбирали цвет – допустим, оранжевый, – а потом считали, сколько оранжевых бабочек мы сможем увидеть за пять минут. Или выбирали одну конкретную бабочку и следовали за ней повсюду, куда она летела, так долго, как только могли, пока снова не теряли её из виду. А когда мы не занимались охотой на голубянку или не играли в игры, мы просто лежали на траве и болтали.

За эти первые несколько недель я разговаривала с Розой-Мэй больше, чем когда-либо разговаривала с кем бы то ни было. Мы с Лорой, конечно, вели разговоры, но это было иначе. Роза-Мэй хотела знать обо мне всё: о моей школе, друзьях, семье. Она вцеплялась в каждое моё слово так, словно для неё было невыносимо упустить хотя бы одну подробность. Я рассказала ей всё о своей жизни до переезда в Оукбридж. О маме и её головных болях, о том, как она нервничала, особенно после того, как пошла на свою новую работу. Я даже рассказала о своём отце. Немного – только то, что никогда его даже не видела.

– Должно быть, это тяжело, – сказала Роза-Мэй. – Я очень дружу со своим папой, так было всегда. У нас что-то вроде особой связи.

Я улыбнулась, но в животе у меня было пусто, как бывает, когда ты умираешь от голода, но не знаешь, что съесть. Зияющая пустота, которую ничто не может заполнить. Роза-Мэй была такой везучей и, по-моему, даже не осознавала этого.

Когда я приходила, она обычно была в озере – скользила по воде или неподвижно лежала на спине, раскинув руки и ноги в стороны, словно морская звезда. Она продолжала настаивать на том, чтобы я пошла плавать с ней, но мне не нравилось даже смотреть, как она плавает, – особенно когда она скрывалась под водой, задерживая дыхание на несколько минут подряд. Иногда мне казалось, что она делает это, чтобы поддразнить меня, – не из вредности или других недобрых чувств, а просто чтобы показать мне, как много я упускаю.

– Ты ведь не боишься воды, а, Бекки? – спросила она меня как-то днём в субботу. Мы лежали под деревьями, разговаривая о жаркой погоде и пытаясь подсчитать, сколько дней прошло с тех пор, как в последний раз шёл дождь.

– Конечно, не боюсь.

– Тогда я хотела бы, чтобы ты перестала быть такой плаксой и пошла плавать со мной!

– Я не плакса! – Я перекатилась на живот, хватаясь за пучки травы. Мне хотелось, чтобы Роза-Мэй сменила тему.

– Пожалуйста, Бекки. Просто ненадолго окунуться. Я всегда буду твоей лучшей подругой.

Я сжала кулаки:

– Ради всего святого, перестань постоянно твердить об этом только потому, что ты плаваешь как рыба! Я вообще не люблю плавать. Не боюсь, а просто не люблю!

– Ладно, я поняла! – крикнула она в ответ. – Я думала, это будет весело, вот и всё.

Она отвернулась от меня. Мы обе молчали. Это молчание наполняло лишь жужжание насекомых, вьющихся вокруг.

– Мы всегда можем заняться чем-нибудь другим, – произнесла я спустя некоторое время, пытаясь заставить её обернуться. – Почему бы нам не пойти искать муравьёв? Или ты могла бы снова поиграть в моего экскурсовода – рассказать мне остальную часть той замечательной легенды. Помнишь?

Она ничего не сказала – так и лежала спиной ко мне.

– Слушай, мне очень жаль. Извини, Роза-Мэй. – Я никогда не видела её такой обиженной. Как будто солнце неожиданно зашло. – Роза-Мэй, хочешь, я расскажу тебе секрет? – продолжила я, отчаянно желая получить от неё хоть какую-нибудь реакцию.

Она оглянулась через плечо:

– Нет у тебя никакого секрета. Ты просто так говоришь.

– Нет, не просто так. Это насчёт моей мамы.

Она обернулась:

– А кто-нибудь ещё знает?

– Никто. Честное слово, своей жизнью клянусь!

Мы встретились взглядами. Моё сердце неистово колотилось в груди. Я с трудом сглотнула и начала рассказывать, пока не передумала:

– Пару недель назад, перед тем как мы с тобой познакомились, я нашла у мамы под кроватью коробку, а в коробке была фотография.

Её глаза расширились.

– И что было на той фотографии?

– Моя мама, – ответила я и, поколебавшись несколько секунд, добавила: – С маленьким ребёнком.

– С каким ребёнком? Это ты?

– Нет, это точно не я. И прежде чем ты спросишь – это не могу быть я. Фото сделано за двенадцать лет до моего рождения.

Сказанное вслух, это звучало ещё хуже. Тайный ребёнок. Тайный ребёнок моей мамы.

– Ты уверена, Бекки?

Я кивнула, на глазах навернулись слёзы.

– А она знает, что ты видела это фото?

Я покачала головой:

– Никто не знает. Я хочу сказать ей, но мне страшно. Она прятала его от меня все эти годы, и я так и не могу понять, что это может значить. Ей всегда было трудно рассказывать о моём отце и о том, что случилось до моего рождения, но тут есть что-то ещё.

Роза-Мэй молчала долгое время. Слова порхали в воздухе вокруг нас, словно бабочки. Я закрыла глаза, чтобы не видеть их.

– Не думаю, что тебе следует что-либо ей говорить, – произнесла она