Черти - Илья Масодов

— Бей! — взвыл Рогатов. — Клох!

Клава приподняла руки и стукнула лопаткой обратно, вложив у удар тяжесть всего тела. Ее стошнило от того слизкого звука, с каким лопатка воткнулась в пробоину на Петькиной голове. Ужас душил Клаву, ее тело содрогнулось от рвотного, обалдевшего смеха.

— Тащи шмякало, — хрипел Рогатов. — Клох! Клох!

Клава рывком поднялась над ведром, и снова повалилась вперед. Ее смешил гадкий пузыристый звук. Он был похож на тот звук, с каким Семен Баранов вытаскивал член из Клавиной прямой кишки.

— Не смейся, сволочь, говори слова, — хрипло шептал Рогатов. — Клох. Клох.

— Клох, — сказала Клава, снова поднимая шмякало. — Клох, клох! — хрюкнула она, валясь вперед, и ее вырвало за ведро. Рвота плеснула прямо на пол, хлестко, как мокрая тряпка. — Клох, — полуобморочно выговорила Клава, вытаскивая лопатку, но уже не смогла удержать равновесие и упала на бок, стала дергать ногами, закатив глаза. Дед Рогатов навалился на нее, прижав Клавины руки с лопаткой к полу. Клаве было так хорошо, что казалось, она сейчас умрет, лопнет, подавится собственной кровью, выпустит кишки изо рта. Она дергалась и крутилась на полу, под железной хваткой старого Рогатова, пока не позабыла, как ее зовут, и тогда она увидела Комиссара, как он идет под землей. Куда он шел, Клава не знала, но сразу поняла, что Комиссар ест трупы людей.

Шел проливной дождь. На листья сидели улитки. Комиссар шел под землей. Он ест трупы. Так оно все и есть.

Такое было у Клавы видение.

Через полчаса Клава сидела на табуретке в комнате деда Рогатова и пила горький чай без сахара из треснувшей чашки, одной из чашек сервиза Марии Дмитриевны, как она помнила. Дед Рогатов засыпал голову в ведре песком, чтобы никто не догадался, что там голова.

— Она же вонять станет, — попробовала возразить Клава.

— Нет, — сказал старик. — Я ее засолю.

— Петька еще живой, — вдруг призналась ему она. — Даже без головы. Он ходит.

Рогатов, казалось, вовсе не удивился.

— Эта голова испорченная, — он ударил ногой ведро, выражая тем самым бросовое состояние находящейся в нем головы. — Она жить не будет. Я ему собачью голову привяжу.

— А это возможно? — засомневалась Клава.

— Все ж лучше, чем вообще никакой, — дед, кряхтя, поднялся, завершив консервирование смерти в ведре.

— А он говорить тогда будет, или лаять? — неожиданно для самой себя спросила Клава.

— Это уж смотря, чем вы его кормить станете, барышня, — трескуче засмеялся Рогатов. Клаву чуть не стошнило от этого поганого смеха.

Чтобы добыть собачью голову, Рогатов купил на базаре пачку отравы и замесил на ней смертоносную похлебку, которую затем расплескал по близлежащим мусорникам. В ожидании головы Петька сидел на чердаке за комодом и хрипел, не то от голода, не то от злобы, неуправляемой более умом. Клава приходила и тихонько смотрела на него, он никак не мог ее почуять, а все равно ей казалось, будто Петькино тело при ее приходе как-то оживает, один раз из оборванного горла даже пошла темная и грязная кровь.

Поздним вечером, когда звезды проступили уже на темно-синем небе, дед Рогатов явился к Павлу Максимовичу на квартиру и из-за порога поманил Клаву узловатым пальцем. Похолодев, она вышла в коридор.

— Песьи рожи, барышня, — гадко заскрипел Рогатов, трясясь свистящим смехом. — Пожалуйте глядеть.

Клава вышла за ним во двор. У Крыльца стояла разбитая двухколесная тележка, в которой, один поверх другого, лежали собачьи трупы. От Рогатова сильно разило спиртом, и Клава испугалась, что он все наврал спьяну, и теперь хочет лишь поругаться над безголовым Петькиным телом. Старик цапнул с тележки одного пса, бурого, с метловидным хвостом, и ткнул Клаве едва ли не в лицо.

— Ну, чем плох?

Клава испуганно отмахнулась от мертвой собаки, ей было обидно до слез.

— Это все-таки Петькина голова была, — произнесла она, кусая губы. — А вы ее присвоили.

— Да мертвое ж мясо, — забожился дед Рогатов. — Не пристанет. На нем только смерть и выращивать. Давай, выбирай скорее, а то твой Петька совсем помрет.

Клава вытерла слезы и потянула обеими руками с тележки здорового старого пса, темного, с белыми пятнами. Пес был очень тяжек, словно набряк от смерти, еле-еле удалось Клаве свалить его на землю. Морда у пса была сплошь продранная, от одного уха остался только обрывок, в агонии вылез из него длинный, плеточный член и волокся теперь за трупом наподобие кишки. Клава сразу решила, что такая рваная морда не годится. На тачке оставалось еще несколько собак, была даже какая-то мелкая дворняга, размером едва с кота, ее, видно, подсунул Рогатов, для пущего издевательства. А та шавка, что беспрерывно тыкал ей дед, крестясь и заверяя, что это животное благородное, с породой, явно была сукой, а как же Петька станет с сучьей головой-то ходить, думала Клава, никак это невозможно. Таким образом, выбор у Клавы оказался невелик, пришлось остановиться на оскаленной рыжей кобелине, похожей на лису, только хвоста у кобелины вовсе не было, наверное, оторвали в драке. Да хвост-то был и не нужен.

Оказалось, зря Клава страшилась близко подходить к Петьке, он не только не способен был ее учуять, но и вообще двигаться не мог, так закудахтал дед Рогатов его смерть в своем ведре. Петька бессильно повалился под руками старика Рогатова, животом на чердачный пол. Рядом лежал пес, у которого с мальчиком оказалась единая страшная судьба. Хлестким, точным ударом топора дед Рогатов отрубил собаке голову. Смерть бывает разной, но пес так крепко подох, что даже не вздрогнул.

Для Клавы все выглядело как во сне. На полу горела керосинка, освещая повешенное белье наподобие декораций ярмарочного цирка, которых всегда страшилась Клава, никогда ведь нельзя было предположить, какое скрытое измерение присуще душной цирковой палатке, насколько глубоко проникает она вглубь миров, повсюду могла оказаться потайная комнатка, даже стороны света забывались внутри матерчатых стен, и Клава бы не удивилась, если бы, откинув полог, вышла очень далеко от той улицы, с которой вошла.

Цыганская игла, зажатая в масластых пальцах деда Рогатова, грубо протыкала Петькину шею. Песье рыло скалилось в потолок, из разрубленного собачьего тела шла мертвая кровь. Клаву тошнило. Она будто медленно кружилась в темноте вместе с полом, вместе со всем домом, поднимающимся ввысь, уже забравшимся так высоко, что звезды вокруг должны были быть густыми, как заросли светящейся сирени, и может быть, если выглянуть в голубиное окошко, можно увидеть даже ветви, черные ветви, на которых она цветет.

Снится мне это или нет, спрашивала себя Клава. Что же это за время настало, когда происходит такое, когда все перевернулось, и невозможно еще представить, что завтра будет? Дед Рогатов свистяще, как птица, дышал над телом Петьки и невнятно бормотал какие-то матерные заклинания. Полумрак пропитался уже спиртным духом, выходившим из его рта. Стоя у стены, Клава протянула немного вперед свою правую ногу, вытащив ее из босоножки, чтобы ступней этой ноги отгородить керосиновую лампу от глаз. Нога получилась полупрозрачной на свету, и Клаве стало еще страшнее: все становилось призрачнее день ото дня, и она сама — тоже.