Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу - Леонид Смирнов

— Валяй! — небрежно бросил Бобров. От напряжения глаза инспектора начинали моргать — он пытался уследить за лицом убийцы. Так и ослепнуть недолго.

Ребенок тем временем завозился в коляске, вякнул и, немного выждав, заорал как резаный. Женщина инстинктивно повернула голову; вервольф не успел отвести кинжал в сторону, и лезвие полоснуло по коже. Заложница вскрикнула, дернула головой, едва не перерезав себе горло. Вервольф на миг отвел лезвие, и тут инспектор выстрелил.

Пуля скользнула по виску убийцы, оставив кровавый след. Контуженный, он все же не выпустил заложницу, снова ею прикрылся, опять приставив кинжал к ее горлу на уровне гортани. Отдышавшись, вервольф проговорил спокойно, будто ничего не случилось:

— Так вот… Вы отпускаете меня вместе с самкой и детенышем, списываете смерть давешней целочки на бешеных собак — сейчас их пруд пруди. Это ваша часть сделки. Оказавшись в безопасности, я немедленно отпускаю заложников и обязуюсь до следующего полнолуния покинуть Кедрин. По-моему, обоюдовыгодное предложение.

По шее женщины струилась кровь, платье на груди пропиталось красным.

— Она же кровью истечет! — воскликнул Бобров. Убийца поморщился:

— Не надо кричать. Прибегут люди — что прикажете делать со свидетелями? Жалко самку — соглашайтесь быстрее. Все проще пареной репы.

— Хорошо… — выдохнул инспектор и опустил наган. — Надо ее перевязать.

— Тогда отойдите подальше. Я возьму детеныша. Пусть самка идет к вам. Сами и перевяжете. — Он распоряжался, а мы выполняли. Он победил.

Я ни слова не сказал отцу о происшедших со мной событиях. Он слышал лишь официальную версию, которую сообщил по телефону инспектор. Господин Бобров выполнил свое обещание, и о нашей договоренности никто не узнал.

Отец наверняка раскусил бы меня — стоило только попристальней глянуть в мои еще не научившиеся врать глаза. Но сейчас ему было не до того. Ни секунды свободной. В городе началась операция, а он ею руководил.

Бешеных собак выслеживали сводные отряды — в составе одного и-чу и десятка вооруженных мирян. Таких отрядов было множество, счет отстрелянных и сожженных из огнеметов псов уже перевалил за три сотни, но собаки все прибывали и прибывали. Источник был неиссякаем.

Псы обнаглели до того, что стали появляться в самом центре города. По сути, это был вызов. Средь бела дня у парадного входа в Торгово-промышленный банк они напали на купца первой гильдии и его охранника. Последнему удалось застрелить двух псов, остальные бежали. Спустя час три собаки атаковали городового на углу улицы Пантелеймонова и Алтайского бульвара. На помощь ему пришел конный патруль, но слишком поздно — от полученных ран городовой скончался в больнице. А под вечер того же дня псы загрызли продавщицу мороженого в Архиерейском саду, после чего всякую уличную торговлю в Кедрине на время запретили.

Городской голова был взбешен. Военный комендант предложил вывести на улицы Кедрина бронеходы.

— Будете давить псов гусеницами? — осведомился отец, вызванный на экстренное совещание в Городскую Управу. Положение и без того хуже некуда, да еще приходилось сражаться с идиотами. — Над нами будет смеяться вся страна.

«Отцы города» пошептались, затем, извинившись, скрылись в соседней комнате. Пока они совещались, отец разглядывал фотографию жены, которую всегда носил с собой в бумажнике. Посмотрел на родное лицо — и легче стало. Наконец они вернулись, встали у стола (подумав, мой отец тоже поднялся), и городской голова торжественно объявил:

— Даем вам еще пять дней. Делайте что хотите, но чтоб… — Это была самая краткая и содержательная речь в его политической карьере.

И вот через сорок восемь часов после начала операции отец передал бразды правления в рати своему двоюродному брату Никодиму Ершову — официальному преемнику на посту Воеводы, а сам занялся поисками Источника.

На руководство боевыми действиями, понятное дело, претендовали полицмейстер и военный комендант, но отец поставил условие: во главе будет и-чу или никто. Городской голова согласился — ему-то деваться некуда. Ну а солдафоны затаили злобу. Они на время перестали грызться, объединились и стали что-то готовить. Не сумел отец раскусить их игру, да и своего человека не удалось к ним внедрить, хоть он и пытался. Не мог он разорваться и воевать на два фронта. А я тогда был уверен: отцу все по силам. Если бы…

У себя под рукой отец оставил десять и-чу. Эти лучшие из лучших — отец называл их «группа захвата» — пока что стонали от безделья. Круглые сутки они торчали у нас, заполонив сад. С перерывами на еду и упражнения бойцы вели бесконечную партию в особую разновидность преферанса с тремя колодами и джокерами — одно из многих изобретений и-чу. Наша Гильдия не участвует ни в мирских трудах, ни в мирских играх. У нас все должно быть свое, непонятное для посторонних, а потому завораживающее, усиливающее тот ореол таинственности, которым окружена наша жизнь от рождения и до смерти.

Гостиная была превращена в штаб. Туда стекалась информация со всего города. Каждые несколько минут прибегал фельдъегерь от Никодима, который вполне обоснованно не доверял телефону. Отец наносил на подробнейшую карту Кедрина пометки — где и когда видели собак, где и когда произошли нападения, с каким результатом, где и когда собаки отступили и в каком направлении скрылись. Вскоре карта, расстеленная на огромном обеденном столе, была испещрена красными и синими кружками, звездочками, стрелочками и датами.

Кроме старинного раздвижного стола и дюжины стульев с резными спинками в гостиной было высоченное зеркало в костяной оправе настоящей драконьей кости, столетний комод красного дерева (память о бабушке), такие же книжные шкафы — дверцы с бронзовыми ручками и узорными стеклами. А еще там стояли три пружинных полосатых дивана с расшитыми вручную подушками. На диванах теперь непременно кто-нибудь спал — фельдкурьер, порученец или денщик.

Я редко заходил в штаб — хоть меня и не гнали оттуда. Слишком много горечи висело в воздухе. Горечи разочарования. Сначала казалось: вот-вот — и все станет ясно, останется только ткнуть пальцем в такое-то место на карте и послать туда отряд Истребителей. Но момент истины не наступал, и постепенно у меня возникло ощущение, что не настанет он никогда.

Однажды я понадобился отцу. Вестовой вытащил меня прямо из куча-мала: сборная нашей гимназии играла в ножник с Первой городской, где учатся сынки кедринского начальства. Сынкам приходилось несладко, мы их дожимали — однако насладиться победой я не успел.

В штабе отец кратенько объяснил мне, что и как нужно отмечать на карте. Он собирался укатить в город, взял с собой двоих и-чу, вооруженных автоматами «петров».

— В Кедрине есть места, где явно что-то происходит. Хочу понюхать сам, — сказал он, уже сбегая по каменной лестнице на тротуар; я бежал по ступенькам с ним рядом. — Если принюхаться как следует…

И запрыгнул в распахнутую дверцу вместительного черного «пээра», выделенного ему из городской «конюшни» на время операции. Персональный мотор рванул с места, выбросив пегое облако выхлопных газов. Мне вдруг почудилось, что он не вернется. Дурная мысль испарилась, но неприятное чувство осталось.