Безымянлаг - Андрей Олех

– Ладно, поехал я, мне еще перед дядей отчитаться.

– Бывай, свидимся еще, – пожал руку Сергею Марков.

– Сережа, помоги! – застонал все еще лежавший на снегу Неверов.

– Забыл, падла, как к старшему по званию обращаться?! – заорал Сергей и с разбега всадил сапог в живот Ивана Андреевича.

Дыхание перехватило, и свет погас. Когда Неверов смог дышать, «ГАЗ-61» уже уехал, а вохры ушли. В глазах Ивана Андреевича стояли слезы, и, как иногда бывает, мир приобрел непривычную четкость и ясность. Не было ни Верхнего Аблязово, ни Москвы. Не было ни прошлого, ни будущего. Был только холодный полдень 1 декабря 1941 года. На снегу лежал Иван Неверов, а вокруг него была Безымянка.

Утро 29 ноября 1941 года главному инженеру первого района ИТЛ Безымянлаг Александру Константиновичу Зимонину удалось начать так, как ему нравилось. Не обращая внимания на холод и всегда дувший на такой высоте ветер, он стоял на крыше Безымянской ТЭЦ, встречая новый день.

Солнце вставало у него за спиной, далеко за Самаркой, за темными полосами зимнего леса. Туда Зимонин смотреть не любил. Ему – человеку, выросшему далеко отсюда, ничего не говорили изгибы чужой реки и тысячи лысых деревьев. Его глаза смотрели в другую сторону, вниз, на черную уродливую землю, изрытую котлованами, перерезанную шпалами, вытоптанную людьми.

Но видел он не это, он представлял, как на месте бараков встанут разноцветные пятиэтажки с колоннами и лепными звездами над балконами. Как из гор щебня и песка вырастут аллеи гигантских тополей. Как застывшие колеи станут ровными улицами и проспектами, где будут блестеть на солнце трамвайные рельсы. И самое главное – в этом новом городе будут жить люди. Ярким утром, не таким, как это, они будут спешить на заводы. После рабочего дня, не такого, как этот, они будут возвращаться в свои дома, наполненные уютом, и будут отдыхать при свете электрических ламп в тепле и безопасности.

Родной Ленинград Зимонина тоже вырос на костях, и на его прямых улицах об этом принято вспоминать одной этой фразой. Из хаоса и грязи рождается гармония – так повторял про себя главный инженер первого района каждый раз, когда ему удавалось подняться на крышу Безымянской ТЭЦ, и каждый раз эти слова теряли смысл, стоило ему спуститься вниз.

Утренний развод сегодня, кажется, удалось закончить раньше обычного, и многотысячная колонна зэков потянулась от будущей площади. Со стороны Куйбышева полз крошечный поезд с вагонами-теплушками. Там, далеко слева, за чуть различимой отсюда ниткой железной дороги угадывалась крыша штаба. Может быть, Зоя сейчас там. Зимонин обернулся и заметил, что на той стороне Самарки лес волнуется под сильными порывами ветра, летящего в сторону Безымянки. Пора спускаться и начинать рабочий день.

Зимонин вернулся в свой кабинет, служивший ему спальней. У него была квартира в двухэтажном сборочном домике, но после того как его заместитель заболел, работы стало еще больше, а каждый день договариваться с гаражом о машине он не умел. Ночуя на ТЭЦ, он подавал пример работоспособности и полной отдачи делу. Все это, конечно, было не так. Он не признался себе, что каждый раз, проезжая от дома к стройке, он закрывал глаза не потому, что хотел спать, а чтобы не видеть лагерь. Что его сосед, служащий в оперчекистском отделе, при любой встрече рассказывал Зимонину истории о работе, после чего инженер не мог уснуть. Ему казалось, что двухэтажный деревянный дом может развалиться от давящей на него ночной тишины, и в молчании ему слышалось, как сбежавшие зэки скрипят деревянными ступенями в узком подъезде, как ветер приносит чей-то плач, как покатая крыша прогибается под снегом, угрожая обрушиться, стоит только уставшему инженеру закрыть глаза.

ТЭЦ спасала его от всего. Она выросла и встала здесь навечно. Ее каменные стены, уже почти очищенные от строительных лесов, были крепки, гул турбины разгонял тишину, труба донжоном возвышалась над местностью, ее сердце освещало ночь.

Выходить наружу совсем не хотелось. Следить за бригадирами, объяснять задачи, слушать жалобы и жаловаться самому. Наверное, еще можно немного погреться и попробовать сохранить внутреннее тепло от утренней прогулки на крышу.

Зимонин закрыл глаза и представил жаркое июльское утро. Те самые зеленые аллеи будущего, где стучат колесами трамваи. Вагоновожатая – с чертами Зои Чернецовой – улыбается ему и дает звонок, еще один и еще.

– Александр Зимонин, – уронив спросонья телефонную трубку на стол, часто моргая, прошептал, наконец, в аппарат инженер. – Внимательно слушаю.

– Чернецов, Чернецов, Чернецов! – пытался докричаться до сонного инженера четкий голос.

– Слушаю вас, Геннадий Аркадьевич, – невнятно ответил Зимонин.

– Что со связью, наладить не могут. Вечером! Слышишь?! Вечером жду тебя в штабе! Поговорить надо!

– Так точно, товарищ заместитель…

– Брось, неофициально, на ужин. Сережу за тобой прислать не могу, проверяющего из центра катает.

– Не понял…

– Говорю, машины не будет! Сам добирайся! Могу Витю за тобой прислать!

– Нет. Нет! Не надо Витю, я сам доеду!

– Не кричи, сейчас хорошо слышу, к восьми давай, без опозданий.

– Понял вас, Геннадий Аркадьевич, обязательно буду, – сказал Зимонин коротким гудкам.

В штабе можно встретить Зою. Инженеру стало жарко, и он вспомнил, что не снял верхнюю одежду. Тепло убаюкивало, успокаивало, шептало ему, что выходить совсем не обязательно, на объектах обойдутся без него. Зимонин сделал над собой усилие и открыл глаза. Взгляд лениво скользнул по разбросанным в беспорядке бумагам и уставился в авиационные часы, вправленные в камень. Подарок на открытие цеха от товарищей с ЗИМа. Стрелки замерли на начале первого. Ночь, если верить маленькому кружочку, отображавшему время суток. Надо завести. Но дальше намерения это не пошло.

Инженер начал перебирать бумаги. Жалобы преимущественно. На медпункт в землянке. На перебои с баней. На столовую – больше всего. Надо будет разобраться с заведующим-татарином. Записка самому себе на клочке бумаги: «Не забудь проверить кладку второго цеха». Какая разница, когда разваливать кривую кладку второго цеха тридцать пятого завода, сегодня или завтра? Еще одна рядом с телефоном: «Диспетчерам насчет станков. Важно!» Зачем звонить всем подряд и спрашивать, когда придет опаздывающее оборудование для восемнадцатого авиастроительного завода? Оно будет, когда будет. «Двадцать четвертый – сварка». Без него, конечно, не сварят.

Год назад Зимонин так не думал, но за это время изменилось многое. Ему теперь меньше хотелось двигаться, ему плохо спалось, он стал мало есть. Он похудел, черные круги создавали впечатление, что глаза провалились в колодцы.

Мысли ласково, как ребенка, уводили его от работы, возвращая в лето. В полдень июля 1941 года, когда Сережа отвез его и Зою на волжский пляж. Его «ГАЗ-61» петлял среди деревьев, пропускавших косые снопы солнечного света, подпрыгивал на узкой и кривой колее, проложенной грузовиками еще с зимы. Кто-то говорил, что зимой сюда вывозят зэков добывать лед. Зачем еще в это отдаленное от города и лагеря место могут приезжать машины, никто старался не думать. Открытое ветровое не несло облегчения, мелкая пыль оседала на лице и скатывалась серыми каплями пота. Наконец машина остановилась на изъезженной шинами поляне, и остаток пути они прошли пешком, угадывая блестящую прохладу Волги через густую листву. Они вышли на небольшой каменистый пляж с древними дубами-гигантами у самой воды. В луже, заполненной темной водой, барахталась стрекоза; она еще била промокшими крыльями, но жизнь ее уже была окончена. И Зимонин улыбнулся, вспомнив, как искры солнца, игравшие на волнах Волги, отражались радостью в темных глазах Зои…