Медленный человек - Джозеф Максвелл Кутзее

Устало сердце, устала голова, устали кости, и, по правде говоря, он устал от самого себя – устал еще до того, как гнев Божий поразил его через своего ангела Уэйна Блайта. Он никоим образом не желает преуменьшать значение этого события, этого удара. Это было самое настоящее бедствие, из-за которого сузился его мир, а он стал пленником. Но то, что он избежал смерти, должно было встряхнуть его, открыть окна внутри него, обновить ощущение, что жизнь драгоценна. Ничего подобного не случилось. Он заточен все в том же прежнем «я», только более сером и унылом. От этого впору запить.

Час дня, а Марияна все еще не закончила с книгами. Люба, которая обычно ведет себя как хороший ребенок – если еще позволено делить детей на хороших и плохих, – начинает капризничать.

– Оставьте уборку, – говорит он Марияне, – закончите завтра.

– Я закончу в мгновение окуня, – отвечает она. – Может быть, вы дадите ей что-нибудь поесть?

– Ока. В мгновение ока. Окунь – это рыба.

Она не отзывается. Порой ему кажется, что она

не дает себе труда прислушаться к его словам.

Он должен дать Любе что-нибудь поесть, но что? Что едят маленькие дети, кроме попкорна, печенья и корнфлекса, покрытого сахарной глазурью? У него в буфетной нет ничего подобного.

Он добавляет в баночку йогурта ложечку сливового джема, пытается смешать. Люба это ест, и, по-видимому, ей нравится.

Она сидит за кухонным столом, а он стоит возле нее, опершись на изобретение Циммера.

– Твоя мама очень мне помогает, – говорит он. – Не знаю, что бы я без нее делал.

– Это правда, что у тебя искусственная нога? – Она произносит длинное слово небрежно, словно употребляет его каждый день.

– Нет, это та же самая нога, которая была у меня всегда, только немного короче.

– А в шкафу у тебя в спальне? У тебя есть искусственная нога в шкафу?

– Нет, боюсь, что нет, у меня в шкафу нет ничего подобного.

– У тебя есть в ноге винт?

– Винт? Нет, никаких винтов. Моя нога вся естественная. Внутри у нее кость – как в твоих ногах и в ногах твоей мамы.

– Разве там нет винта, чтобы привинчивать твою искусственную ногу?

– Насколько мне известно – нет. Потому что у меня нет искусственной ноги. А почему ты спрашиваешь?

– Потому что. – И она умолкает.

Винт в ноге. Может быть, прежде Марияна ухаживала за человеком с винтами в ноге – винтами, болтами, штырями и шурупами, сделанными из золота или титана, – за человеком с реконструированной ногой, в которой ему было отказано, потому что он слишком стар для этого и не стоит с ним возиться и тратиться на него. Может быть, это всё объясняет.

Он помнит, как в детстве ему рассказали историю о женщине, которая в минуту рассеянности воткнула себе в ладонь крошечную иголку. Иголка, оставшись незамеченной, путешествовала по венам этой женщины, пока наконец не вонзилась ей в сердце и не убила ее. Эту историю рассказали ему в назидание, чтобы предостеречь от неосторожного обращения с иголками, но теперь она кажется ему скорее сказкой. Может ли сталь быть враждебна жизни? Могут ли иголки на самом деле попасть в поток крови? Неужели женщина в этой истории могла не заметить, как крошечное металлическое оружие движется к ее подмышке, огибает подмышечную впадину и направляется на юг, к беззащитной, бьющейся добыче? Следует ли ему пересказать эту историю Любе, передавая ей загадочную мудрость, в чем бы она ни заключалась?

– Нет, – отвечает он. – Во мне нет винтов. Если бы у меня были винты, я был бы механическим человеком. Но это не так.

Но Люба уже утратила интерес к ноге, которая оказалась не механической. Причмокивая, она доедает йогурт и вытирает рот рукавом своего джемпера. Он берет бумажную салфетку и вытирает ей губы – она позволяет ему это сделать. Потом он начисто вытирает ее рукав.

Впервые он дотрагивается до ребёнка. С минуту ее запястье безвольно лежит в его руке. Совершенство – другого слова не подобрать. Они выходят из матки, и все у них новенькое, все в совершенном порядке. Даже у тех, кто рождается поврежденным, с изувеченными конечностями или ущербным мозгом, каждая клеточка свежая, чистенькая, как новенькая, как в первый день творения. Каждое новое рождение – это новое чудо.

Маргарет наносит ему второй визит, на этот раз не договорившись заранее. Она приходит в воскресенье, когда он один в квартире. Он предлагает чай, но она отказывается. Она кружит по комнате, затем подходит к нему со спины и начинает гладить его волосы. Он сидит как каменный.

– Значит, это конец. Пол? – спрашивает она.

– Конец чего?

– Ты знаешь, что я имею в виду. Ты решил, что это конец твоей сексуальной жизни? Скажи прямо, чтобы я знала на будущее, как себя вести.

Да, Маргарет не из тех, кто ходит вокруг да около. Ему всегда это в ней нравилось. Но как же он должен ответить? «Да, я покончил со своей сексуальной жизнью, отныне обращайся со мной как с евнухом?» Как он может сказать такое, когда, быть может, это неправда? А что, если это действительно правда? Что, если храпящий черный кинь страсти испустил дух? Сумерки его мужественности. Какое разочарование! Но в то же время какое облегчение!

– Маргарет, – говорит он, – дай мне время.

– А твоя приходящая помощница? – спрашивает Маргарет, отыскав слабое место. – Как дела у вас с помощницей?

– У нас с помощницей все хорошо, благодарю. Если бы не она, я, возможно, не давал бы себе труда вставать по утрам с кровати. Если бы не она, со мной могло бы приключиться то, о чем ты читаешь в газетах: когда соседи, почуяв зловоние, вызывают полицию, чтобы взломать дверь.

– Не надо мелодрам, Пол. Никто не умирает от ампутированной ноги.

– Да, но люди умирают от безразличия к будущему.

– Значит, твоя приходящая помощница спасла тебе жизнь. Это хорошо. Она заслуживает медали. Она заслуживает премии. Когда ты меня с ней познакомишь?

– Не принимай на свой счет, Маргарет. Ты задала вопрос, я попытался дать правдивый ответ.

Но Маргарет принимает на свой счет.

– Ну, я пошла, – говорит она. – Не вставай, я выйду сама. Позвони мне, когда будешь готов снова общаться с людьми.

Когда он посещал специалиста по физиотерапии, тот предупредил, что у отсеченных мускулов будет тенденция сокращаться, оттягивая назад бедро и ягодицы. Опираясь на ходунки, он проверяет свободной рукой, началось ли предсказанное. Становится ли его уродливая полуконечность еще уродливее?

Если бы он сдался и согласился на протез, имело бы смысл упражнять культю. А так ему от культи никакого проку. Все, что он сможет, – это таскать ее за собой, как нежеланного ребенка. Неудивительно, что она хочет сократиться, съежиться, скукожиться.