Константин Павлович. Корона за любовь - Зинаида Чиркова

Юлию поместили под присмотр баронессы Ливен, занимавшейся воспитанием великих княжон, дочерей Павла. Сам Павел видел герцогиню лишь несколько раз, бывал мрачен и неразговорчив на приёмах и знать ничего не хотел обо всех приготовлениях к свадьбе. Одна только Мария Фёдоровна, его жена, уже грузная, полнотелая женщина, почти на голову выше мужа, субтильного, узкогрудого и постоянно унылого, хлопотала и суетилась.

Под доглядом Марии Фёдоровны и под присмотром всех воспитательниц её дочерей Юлия начала обучаться Закону Божьему, а потом и русскому языку, преподавать который назначено было майору Муравьеву, состоявшему и при Константине.

При большом стечении придворных Юлия приняла через три месяца православную веру. Она прилежно училась, чётко, ясно и звонко произнесла Символ веры, старалась со всеми говорить по-русски, и скоро её немножко ломаная русская речь восхищала всех приближённых.

На другой же день после перехода в православную веру Юлия была обручена с Константином Павловичем. Теперь, впрочем, её звали уже не тремя немецкими именами, а одним русским — Анна Фёдоровна.

С умилением наблюдала старая императрица за обручением своего внука. Они едва коснулись губами друг друга, обменялись перстнями и упали на колени перед Екатериной. Заученные благодарственные слова были сказаны и Константином, и новой великой княжной Анной, как повелела именовать её Екатерина.

Через две недели настал и черёд бракосочетания.

Свадебное торжество проходило с той же пышной торжественностью, что и бракосочетание Александра. В Зимний съехались все знатные люди государства, а на Дворцовой площади выстроились все войска, бывшие в то время в столице. Их строгое каре как будто подчёркивало парадность процедуры.

Анна волновалась, бледная и каменная сидела она перед зеркалом, а возле неё толпились все статс-дамы, одевавшие её к венцу. Строгое и бледное личико пятнадцатилетней девочки украсилось бриллиантовой диадемой, её роскошные густые тёмные волосы были напудрены и уложены в высокую замысловатую причёску. Свадебное платье едва держалось на худеньких плечах знатной невесты, зато широкий и длинный шлейф покрывал весь пол возле зеркала. Позже его несли шестнадцать молоденьких пажей, одетых ангелами.

В самой большой зале дворца устроен был род церкви — всё высшее духовенство столицы собралось для проведения торжественного обряда. Важно выступали в паре два знатных человека, которым предстояло держать золотые венцы над головами новобрачных, — Иван Иванович Шувалов, обер-камергер и всё ещё пользующийся всеми благами фаворит Елизаветы Петровны, высокий и суровый старик с накладным париком старых елизаветинских времён, и блистательный субтильный Платон Александрович Зубов, теперешний фаворит императрицы, теперь уже генерал-фельдцейхмейстер и граф.

Всё это блестящее, сверкающее золотом, бриллиантами и драгоценными камнями сборище устремило свои взгляды на бледную невесту, которую вывели из внутренних покоев, а потом и на одетого в белый кружевной камзол и украшенного звёздами Константина, едва передвигающего ноги от волнения и страха.

Впрочем, скоро его страх прошёл: Екатерина милостиво улыбалась ему со своего места, мать, высокая статная Мария Фёдоровна, ласково кивала головой, и даже отец, резко отличавшийся от всех простым военным тёмно-зелёным мундиром прусского образца, подобрел глазами.

Яркое шествие к устроенному аналою вскоре завершилось, и жених с невестой предстали перед блистающими ризами духовника императрицы, важных и дородных священников, помогающих при свершении обряда.

Поднялись над головами этих детей золотые венцы, священники совершили обряд с подобающей медлительностью и пышностью, едва слышные «да» прозвучали в переполненной зале, и вот уже Константин и Анна повернулись друг к другу.

Константин впервые увидел близко бледное лицо невесты, казалось, она была недалёка от обморока.

— Держитесь, — негромко проговорил он и взял её за локоть.

Но Анна отстранилась, взглянула на него с мольбой и грустью, и в этом взгляде он прочёл всё — и страх, и ожидание неизвестного, и великий ужас перед таинством, совершаемым не по её привычным обрядам, и стремление убежать к матери и спрятать лицо в её широких плечах, и страстное желание оказаться достойной всей этой расфранчённой и раздушенной толпы.

Ещё ближе подвинувшись к ней, Константин тихонько прошептал:

— Мужайтесь, теперь вы жена солдата, а она должна выносить все тяготы солдатской жизни.

Она удивлённо повернула к нему лицо: не таких слов ожидала она от будущего мужа.

Но всё на свете кончается, закончился и этот утомительный и тягучий церковный обряд. И сразу зашумели в зале, проталкивались к молодым, чтобы поздравить и показаться — авось одарят чем-либо, а императрица со слезами поцеловала внука и названую теперь внучку.

Когда поток поздравлений, целований рук и обильных комплиментов иссяк, Екатерина, тяжело подпираясь тростью, встала со своего парадного кресла и подала знак к торжественному обеду. Загремели трубы и литавры, заухали пушки, загрохотало на площади громкоголосое «ура!», донёсшееся сюда лишь неразборчивым шумом, и процессия, возглавляемая самой императрицей, её сыном и невесткой, а потом и молодыми, направилась в столовую залу, где накрыт был длиннейший стол на четыреста самых знатных персон государства. На отдельном помосте возвышался стол для всей семьи Екатерины, для молодых, и за их стульями стояли самые блестящие мужи всего царства.

Почти ничего не ели и не пили молодые — бесконечные здравицы в их честь, в честь императрицы и всей её семьи заставляли их то и дело вставать и пригубливать золотые кубки, стоявшие перед ними. Анна лишь прикладывала кубок к губам, а Константин отпивал часто и к концу обеда был уже заметно навеселе.

Торжественность и распорядок обеда не были нарушены ничем — всё время ухали за окнами пушки, заставляя дребезжать стёкла, ревело многоголосое «ура», трубы и литавры заглушали голоса.

Русский обычай кричать «горько», заставляя молодых целоваться под этот крик, процветал и здесь, и кто только из придворных, желая выслужиться и отличиться, не выкрикивал это насмешливое и игривое «горько». К концу обеда Константин уже впивался губами в бескровные дрожащие губы молодой жены, и Анна бледнела всё больше и больше.

Но вот заревели музыкальные инструменты, зовя на ритурнель[7], за столом задвигались, поднимаясь к танцам и простору больших иллюминованных залов, и первый тур танца пришлось одолеть молодым.

Константин, разгорячённый вином и значительностью минуты, старался держаться горделиво, но это ему плохо удавалось. Он кружил свою молодую жену так, что ей едва удавалось переставлять ноги в такт музыке, наступал ей на бальные туфельки и шептал на ушко какие-то странные слова, которые она никогда не слышала...

Однако и во время бала не случилось никаких происшествий, танцы продолжались со всей строгостью дворцового этикета — императрица не любила никаких нарушений во время балов, хотя на своих интимных приёмах, где присутствовали лишь самые близкие ей люди, позволяла делать всё, что угодно.