Дело Логинова - Дмитрий Яровой

Джихад совмещала в себе следующие ипостаси:

1) заведующая нашей выпускающей кафедрой;

2) декан факультета госуправления;

3) мой и Настин научный руководитель;

4) светоч отечественной науки;

5) душевная замечательная женщина.

Вот она вся – справедливая и суровая, голубая кровь отечественной профессуры, душа и опора ИПАМ со значительным опытом работы на разных должностях в закрытых аналитических центрах специфических ведомств.

Джихад и Настя сидели за столом и вдвоем правили Настину курсовую. Я завис над этими двумя самыми прекрасными существами в ИПАМ и впялил глаза в кривую Гомперца, в которой ничего не смыслил и до сих пор не смыслю и горжусь этим.

Настя засопела не то от негодования, не то от моего пивного перегара. Джихад подняла на меня тяжелые глаза.

– Так, Логинов… Ты че?

Я молчал и смотрел на Настину грудь кривую Гомперца.

– Может, это он к тебе? – обратилась Джихад к уединившемуся в углу с газетой доценту Филимончуку.

– Не, это он к своей женщине любимой, – отмахнулся Филимончук, не отрываясь от прессы.

Настя коротко хохотнула, упорно не глядя на меня.

– Логинов, шел бы ты отсюда к чертям и не показывался б на кафедре с бодунища, а? – гневно, но незло воскликнула Джихад, готовая швырнуть в меня ножницы, что как раз были у Me под рукой. – Изыди!

Я пошел оттуда ко всем чертям – хотя в дальнейшем не оставил привычки показываться на кафедре с бодунища.

Следующим утром мы с Настей пересеклись в курилке, и теперь – благодаря вчерашнему – у меня появилась зацепка для разговора.

– Филимончук произвел тебя в мои любимые женщины, – заметил я. – Это для меня, видимо, большая честь.

– Что ж так? – спросила она, хитро прищуриваясь.

– Ну как же, ты ж… Ты ж вон какая!

Молодец, Логинов! Прекрасно делаешь комплименты девушкам, кусок идиота. Еще бы сказал «ну ты ж ого!», или «ну ты вааще!», или «ты ж клевая телка!»

– Да ладно? Я так не считаю, – спокойно обронила Настя.

Я тихо сказал что-то вроде «хаха» и замолчал секунд на десять. Да, Логинов, ты мастер разговор поддержать. Сейчас она опять докурит и, не прощаясь, свалит, и тогда уже…

Быстро что-то придумать!

– А помнишь, ты говорила о звездах? – осенило меня с очередной затяжкой. – Мне Илюха на Новый год подарил пригласительный на двоих на смотровую площадку на Соломенке. Составишь мне партию? Ну, не с ним же мне идти…

– Может быть, – сказала она. – Как знать. Ну, пока.

Настя улыбнулась мне прямо в лицо и покинула курилку, не успел я о чем-то еще заикнуться.

Может быть? Как знать? Какого…? Как это все понимать вообще?

Впрочем, для начала нужно было достать где-нибудь тот пригласительный, о котором я только что великолепно соврал, и на всякий случай оповестить Илью, что это – его подарок.

Я много глупых и очень глупых вещей делал в своей жизни: разбил кулаком окно в квартире друга[11], порвал Лешкину страховку, проголосовал за цензура на президентских выборах, купил нетбук «Асер» с Убунтой, подарил некурящему Долинскому антикварную серебряную пепельницу на тридцатилетие, сходил зимой на продуваемую ледяным ветром смотровую площадку, гнездящуюся на бешеной высоте.

И если о большинстве этих поступков я думаю с некоторым сожалением и разочарованием, то последнее, несмотря на высокую степень глупости, не было глупостью как та ковой.

Почему Настя согласилась? Видимо, чувствовала, что со мной будет интересно – она любит познавать людей. Несмотря на первое впечатление обо мне, которое могло бы кому-то показаться неудачным, она во мне что-то рассмотрела. А что увидел в ней я? Необъяснимо. Она действительно красивая. Но не только в этом дело – я почувствовал в ней что-то родное, почти семейное. Вскоре я нашел объяснение этому явлению, но лучше вернусь к нему попозже.

– И ты уверен, что мы не окоченеем? – с сомнением спросила Настя, когда мы встретились перед входом в здание.

Было темно и страшно – пасмурный зимний вечер. И хотя ветер здесь, внизу, был не такой уж и сильный, имея элементарное понимание физики, я должен был бы догадаться, что на сто метров выше будет ураган. Но я не имел элементарного понимания физики, потому что физику у меня вел учитель труда.

– Уверен! Я вообще не очень быстро мерзну, – солгал я. – Да и там наверняка стоят UFO-обогреватели, все-таки цивилизованное место! А ты тепло оделась?

– Ага, – подтвердила она. – Ну, веди на свои звезды.

…Какие UFO? О чем я думал?

Ладно, о чем я думал – догадаться несложно. Но как я мог так вступить? Все, что нам предоставили заправилы этого бизнеса перед подъемом на смотровую площадку (на которой, разумеется, кроме нас двоих никого не оказалось), – не теплые, но довольно большие пледы.

Мы сели за столик с видом на центр. Перед тем как накинуть плед, Настя достала из сумочки фляжку – не из тех плоских рафинированно-серебристых, что обычно дарят начальникам среднего и нижнего звена, а настоящую увесистую флягу цвета хаки, – и поставила перед собой. Меня это, признаться, порадовало и обнадежило.

– Будешь греться? – спросила она. – А то, смотрю, мы только пришли, а тебе уже не очень…

– Че это? Коньяк? – уточнил я, хотя был готов греться чем угодно.

– Не-а, водка. Так что?

– Да, конечно! – быстро согласился я, принял протянутый мне сосуд и отхлебнул.

Какая-то очень мягкая и дорогая водка – может, финская? Или «Русский стандарт»?

– Это «Финляндия», – ответила Настя на мои мысли.

– А почему камуфлированная? У тебя и пиджак, помню, был подобный. Ты думала об армейской карьере?

– Не, просто хороший пиджачок, теплый, – спокойно ответила она, – а фляга дедова. Я иногда ее беру на подобные мероприятия. Кстати, ну и где твои звезды?

– Какие ж могут быть звезды в центре Киева в рабочий день? – ответил я. – Это ж было так, фигурально выражаясь… Но красиво ведь?

– А, то есть мы пришли в баньку, заодно и попариться? – улыбнулась она.

Состояние спутницы меня поражало и восхищало: у меня от пронизывающего ветра зуб на зуб не попадал, я говорил с явной дрожью в голосе, а она была спокойна, как удав.

Вместо ответа я закивал.

– Ну тогда расскажи, чем ты занимаешься. Ну, про Комсомол я уже поняла…

И я рассказал. После того, как я махнул еще водки (из закуски у нас оказались только орешки в шоколаде), сознание пустилось в полет. Но на этот раз обошлось без очешуительных историй. Я говорил о себе, о семье, о том, как в детстве когда-то испугался теней и прятался от них за папину спину – и нам пришлось изменить маршрут и идти лицом к солнцу, чтобы страшных теней и вовсе не было, и о будущем, и о том, что буду работать в ИПАМ.