И все-таки это судьба - Лариса Райт

– Да он не пойдет, постесняется, – оправдывалась Шура.

– Ну, если ваш муж хочет ребенка…

А как сказать, что не хочет?

– Пусть только сдаст материал для лаборатории, и все будет ясно.

Шура немного подумала, потом спросила, окрыленная идеей:

– А на дому материал взять нельзя?

– Женщина, о чем вы говорите?! Нужна особая температура, условия и еще…

– Я не женщина, я биолог.

– Тем более. Должны понимать, что это не кочан капусты перевезти, а хрупкий человеческий материал.

Но все же Шура попробовала. И удачно. Лабораторный ответ, правда, не радовал. Активных сперматозоидов оставалось не более десяти процентов. Мизерный шанс забеременеть естественным путем, да и тот практически призрачный.

– ЭКО надо делать, не тянуть. Поговорите с мужем и приходите. – Врач тепло улыбнулась Шуре и даже сочувственно погладила ее по руке.

Какое ЭКО? О чем говорить? Да и муж вовсе не муж. Шура думала недолго. В конце концов, пройти эту процедуру могут и одинокие женщины. А она как раз такая и есть. Может, так и лучше. В банке доноры проверенные, здоровые. А у Игоря все-таки уже и давление, и суставы, и близорукость врожденная. Да и статистика упрямо напоминает о том, чем рискуют немолодые родители. Все эти многочисленные синдромы и отклонения. Страшно, в общем. Так что, все, что ни делается, к лучшему. Так решила Шура и уже через пару месяцев сообщила любовнику радостную новость.

Он был слишком самовлюблен, чтобы заподозрить ее в обмане, а тем более в измене. Боже, ну какая тут измена с пробиркой? А у Шуры сияли глаза и улыбались губы. И вся она была такая счастливая, воздушная, даже красивая. И постоянно твердила:

– У нас будет мальчик, я чувствую – будет мальчик. – Уж это она постаралась, уговорила врачей поколдовать над полом перед процедурой.

– Мальчик, говоришь, – Игорь усмехнулся. Нехорошая была усмешка, недобрая. Шура тут же почувствовала неладное. Обломаются здесь щучьи зубки, не сумеют ухватить добычу. – Что ж, чему бывать – того не миновать. – Он смотрел на нее с выражением какой-то необъяснимой брезгливости. – Аборт, я так понимаю, исключен?

Шура задохнулась от возмущения. Стояла и глотала ртом воздух. Какая тут щука? Разве что выброшенная на берег. И какой аборт, когда четвертый месяц пошел? А раньше она и не собиралась говорить. Думала, попадет в сеть и даже трепыхаться не станет. А попала сама.

– Значит, исключен, – кивнул он. – Значит, так, если ты рассчитываешь на мой развод, то этого не будет. Плавали, знаем. И потом, тогда у меня любовь была, а сейчас что? Дешевый романчик.

Если бы у Шуры был новомодный маникюр с длинными нарощенными ногтями, она бы с удовольствием выцарапала этому гаду глаза. Что значит дешевый? Он ее за кого принимает? Ее – кандидата наук, между прочим. И пусть она не изобрела велосипеда, но теперь в лаборатории показывает отличные результаты. Она училась не просто так, она хороший биолог. А ее называют дешевкой. И это после того, как она провела с ним пять лет, лучших, между прочим, лет. И куда теперь? К кому? Одинокая, тридцатилетняя, с ребенком. Не самый интересный букет. Куда-то запропастилась щучья хватка, Шура потерялась и как-то сникла. Все, что смогла решить:

– С кафедры не уйду, не надейся.

– Значит, уйду я.

И ушел. Перевелся не просто в другой институт, в другой город. Уехал руководить питерским институтом и пропал. Шуре ни письма, ни открытки, ни денежного пособия. Нет на свете ни ее, ни ребенка.

– Найти гада и устроить ему, чтобы знал, – кипятилась Аленка.

– Пусть анализ ДНК делает, – говорила Даша. – Тебе, Шуренок, на телевидение надо идти. Там таких историй…

– Шур, – мама предлагала робко, в ней не было ничего ни от хищных рыб, ни от зверей, – а может, и правда сходишь? Ну почему ты одна-то должна ребенка воспитывать?

Шура отмалчивалась. Знала почему. Трудностей, конечно, – вагон и маленькая тележка. Декретные – слезы, пособие и того меньше. У сестер денег как не было, так и нет. Одна живет овощами с огорода, у другой – зарплата актрисы провинциального театра. Да и у матери снова черная полоса началась. Годы брали свое, второй муж начал хворать, работу оставил, а накопления тратились на врачей и лекарства. Не до Шуры с ее малышом. Мама, правда, старалась помочь. Приезжала, стирала пеленки, иногда привозила пачку памперсов и на Шурины возражения только махала руками:

– Бери!

И она брала. Берегла как зеницу ока. Сушила на батарее – и опять в дело. Шутка ли, такую чудесную вещь просто так в помойку выкидывать. В общем, выкручивалась как могла. Ни на что не жаловалась. Понимала – платит по счетам. Если бы знала обо всем, что случилось с теми, кого зацепили ее острые зубки, еще и удивилась бы, почему выставлен такой маленький счет.

Материальное положение выправилось через несколько лет. Отчим умер. Мама снова переехала к Шуре. Вторую квартиру сдавали – на жизнь хватало. Потом и с работой подфартило. Освободилось место в Институте молекулярной биологии на кафедре нервных болезней. Искали биолога для проведения каких-то научных опытов. Новый завкафедрой расщедрился, порекомендовал Шуру – пожалел: одна с ребенком, пусть хоть подзаработать сможет. На новом месте и платили получше, и командировки случались, и материала для статей было больше. В общем, возможности для заработка открывались хорошие. Теперь холодильник всегда был полон и на одежду для сына Валерки хватало. А о большем Шура не мечтала. Хватит. Намечталась уже.

Личная жизнь по-прежнему не складывалась. И не только Шурина. Аленка в Ярославле сидела на репликах «Кушать подано» уже который год. Ни семьи, ни детей. Шура просила вернуться, уговаривала по-всякому и даже грозила. Без эффекта. Аленка предпочитала одиночество, которое коротала с бутылкой. В театре держали из жалости, помнили, что была молодая, красивая и даже подавала надежды. Шура как-то приехала в Ярославль на конференцию. Потом радовалась, что бог отвел сюда маму с Валерочкой везти. А она так рвалась Аленку увидеть.

– Она нам город покажет, пока ты заседаешь. По набережной погуляем, по Кремлю. И остановиться у нее можно, на гостинице сэкономим.

Лучше бы не было этой экономии с горой грязной посуды, тараканами и пропитавшим всю комнату запахом перегара. Шура орала, взывала к совести, к остаткам сознания. Ведь молодая еще, только бы за ум взялась. Но как-то быстро сникла. Почему-то поняла – без толку все. Нет у сестры тяги к другой жизни. Ей забыться надо и не думать ни о чем, а главное, о «кушать подано». Отступилась, конечно, не сразу. Не единожды выдумывала мнимые командировки в Ярославль и ездила то выводить из запоя, то в больницу укладывать, то мозги вправлять. Так, без всякой надежды, просто для очистки совести. В последний раз уже пришлось взять с собой мать. Ездили хоронить. Матери сказала: «Несчастный случай», чтобы без всяких угрызений совести. На ее долю и без того хватит слез и переживаний.