Порочные намерения - Лидия Джойс

— Держите это, дурочка, — приказал он.

Она молча сжала руку, глядя, как импровизированная повязка приобретает алый цвет.

«Она просто устроила сцену. Этого следовало ожидать. Она жила одна многие месяцы и ничего не сделала с собой», — грубо заметил он про себя, доставая графин с бренди из шкафчика. Но на сцену это не походило. Он мысленно проиграл заново, как все произошло и как ужасающая бледная красота этой женщины приобрела жуткое очарование, когда она резанула себя по руке…

Он резко повернулся к ней, пытаясь отогнать эту картину. Пока он стоял, отвернувшись от нее, она успела встать, беззвучно отодвинув стул, наклониться, и теперь пыталась дотянуться до ножа, лежащего на ковре.

— Черт побери! — крикнул Томас, поставив графин на стол со стуком. Она быстро выпрямилась, повернулась, держа в руке нож, но он бросился к ней. Схватил за руку, рванул назад, так что она всей тяжестью своего тела ударилась об стену. Ее рука, прижатая к этой стене, медленно разжалась, и нож выпал. Томас прижимал ее к стене всем своим телом.

Она отрывисто рассмеялась ему в лицо. Их губы встретились, и инстинкт взял над ним верх. Он ответил на поцелуй, все еще прижимая ее к стене. Губы у нее были горячие и жадные, они брали все, что он давал ей, требовали большего, и ее бедра терлись о его ноги.

Наконец его сознание послало приказ телу, и он оторвался от женщины, глядя на нее, прислонившуюся к стене, грудь ее вздымалась и опускалась, она пыталась отдышаться. Глаза ее блестели, но в лице по-прежнему не было ни кровинки.

— Вы сошли с ума, — сказал он. Он тоже сошел с ума, потому что больше всего ему хотелось не воспользоваться ее слабостью, чтобы получить от нее необходимые ответы, нет, самая существенная, иррациональная часть eго существа хотела только одного — спасти эту странную женщину. От чего спасти, он и сам не знал; но у него появилось внезапное нелепое убеждение, что спасти ее нужно и что она предлагает взамен спасти его самого.

— Хотела бы я сойти с ума, — сказала она. Ее глаза устремились на нож, лежащий у ее ног. — Я ведь просто хотела подобрать его. — Ее лицо было совершенно, до ужаса, лишено всякого выражения.

— Вы меня извините, если я не совсем вам поверю, — возразил он.

— Не все ли вам равно? Не было ли все гораздо проще, если бы я просто… исчезла?

— Перерезать себе горло на моем турецком ковре не означает просто исчезнуть, — сказал он.

— А, понимаю. — Едва заметная улыбка мелькнула на ее губах. — Отпустите же меня, лорд Варкур. Если только вы все еще не думаете, что можете выбить из меня ответ.

Томас отошел, убрал нож и свой платок. Она осталась стоять у стены, глядя на него, а он смочил платок в бренди и протянул ей.

— Дайте руку, — приказал он.

Она послушалась, и он старательно промыл порез, сам не зная, хочется ли ему быть грубым или нежным. Когда спирт коснулся раны, она слегка напряглась, пальцы ее невольно сжимались, но почти сразу же она расслабилась и молча покорилась. Он перевязал рану вторым платком и завязал его аккуратным узелком. Потом снова взял графин, поставил его в шкафчик и вынул оттуда бокал. Его руки дрожали от выброса адреналина, и графин дребезжал по краю бокала.

Проклятие. Эта женщина потрясла его. Он запер ее в своей квартире и при этом чувствовал, что меньше владеет положением, чем когда-либо. Он не был даже уверен, что она не попытается убить его — или себя — прямо здесь, в гостиной.

Томас сжал челюсти и налил в бокал щедрую порцию бренди, проглотил все залпом, а потом налил второй бокал. Насколько бы ни казалась безразличной эта женщина, она должна страдать от какой-то незримой тревоги, чтобы так обойтись с собой. У самой стенки шкафчика он заметил маленькую бутылочку с настойкой опия, которую его мать решила спрятать здесь. Если бренди не подействует успокаивающе на эту женщину, находящуюся в опасном состоянии, это сделает опий.

Сколько капель обычно принимает его мать? В последнее время она уже не капала, а просто лила настойку в то, что пила, примерно капель тридцать. Леди Гамильтон была ниже ростом, чем Эсмеральда, но долгие годы злоупотребления не могли не ослабить действие наркотика. Томас стал так, чтобы Эсмеральда не видела его действий, поскольку был уверен: она будет возражать против бренди, не говоря уже о дозе опиума. Он осторожно наклонил пузырек и внимательно смотрел, как несколько капель растворяются в бренди, а потом снова поставил в шкафчик и настойку, и бренди. Он подал ей бокал.

— Выпейте, — сказал он.

Она взяла бокал, и его хрустальные грани сверкнули в газовом свете.

— Надеюсь, вы даете это мне для того, чтобы я опьянела.

— Я пытаюсь пробудить в вас здравый смысл, — сказал Томас. — Вы — самая странная истеричка, которую я когда-либо видел.

Эти слова вызвали у нее улыбку, но глаза ее не улыбнулись — только губы.

— Уверяю вас; лорд Варкур, что я совершенно спокойна. — И, не сводя с него взгляда, она выпила бренди двумя быстрыми глотками, закинув назад голову и показывая длинный изгиб своей шеи.

— А теперь, — сказал он, беря у нее бокал, — давайте поговорим.

Лорд Варкур отвел Эм к низкому дивану, стоящему перед камином. Она не противилась. Она понимала, что по крайней мере сейчас избежала прямой угрозы насилия. Трюком с ножом она потрясла его и заставила сбросить маску, хотя она не собиралась разбираться слишком тщательно, до какой степени то был на самом деле трюк. Когда нож разрезал ее плоть, она испытала своего рода экзальтацию…

Она отогнала эту мысль, отдавшись тупой пульсации в раненой руке. В этом не было хотя бы никакого безрассудства. Она выбрала жизнь, и она не собиралась менять свой выбор.

Она села, повинуясь взмаху его руки, и он стал над ней, его мощная фигура вырисовывалась силуэтом на фоне огня в камине, золотившего его темно-каштановые волосы красными отсветами. Сердце у нее забилось немного быстрее при воспоминании о том, что эта крепкая грудь прижималась к ее груди, его губы наслаждались ее губами…

Она ощущала похоть в его теле, одно соитие не могло удовлетворить его, но его дух напряженно стремился к чему-то. У каждого есть слабое место, над которым он не властен, и его слабое место было именно здесь. Единственное, что можно сделать, — выяснить, что это такое, и заставить его поверить, что она может удовлетворить его, и тогда он покорится ей так же, как покорилась его мать. Сначала нужно нанести удар в самую очевидную точку и нащупать выход отсюда.

Но это было легче сказать, чем сделать.

— Я не верю, что вы убили вашего брата, — сказала она.

Она произнесла это быстро, смело и без всяких мистических ловушек. Она не знала, так ли это в действительности, но весьма возможно, что подобное утверждение, сделанное без всяких предисловий, заставит его прореагировать и эта реакция скажет больше, чем слова.