Третий роман писателя Абрикосова - Денис Драгунский

Советская наука понесла тяжелую утрату – на тридцать девятом году жизни скоропостижно скончалась выдающийся математик, действительный член Академии наук СССР, лауреат Государственной премии Анна Андреевна Санчукова, и это печальное событие поразило сотрудников института, где она раньше работала. Но приходится с сожалением констатировать, что поразила их не столько безвременная кончина, сколько загадочный и непозволительно высокий взлет Санчуковой. Шутка ли – она ушла из института с незапланированной докторской, а теперь о ее смерти сообщили по программе «Время», между сообщением ТАСС и новостями спорта, и значит, о том, что умерла такая Санчукова, выдающийся математик и лауреат, узнали практически все, и в том числе нестарый еще профессор Прохоров. Он собирался выйти погулять с собакой, и уже одетый задержался у телевизора, намереваясь узнать новости спорта и заодно прогноз погоды, а воспитанная собака стояла в прихожей, держа в зубах поводок с ошейником. Как раз Прохоров-то знал Санчукову лучше многих других – он был не просто сотрудником того самого института, но даже руководил группой, где она работала. Вернее, он и сейчас оставался руководителем, больше того, их группа недавно получила статус отдела, но Санчукова уже там не работала, потому что лет шесть как ушла из их института, оформилась переводом в другую фирму и совершенно исчезла из поля зрения, и вот, значит, как возникла снова и в последний раз… А познакомились они еще раньше – лет десять назад, наверное. Прохоров, только что защищенный доктор, пришел к ним в институт руководить группой.

Он не стал собирать сотрудников и представляться им официально, а знакомился с ними, непринужденно заходя в комнаты, где они сидели, а то и просто здороваясь в коридоре. В коридоре он и увидел Санчукову. Она говорила по телефону, и он решил подождать, пока она договорит, чтобы с ней познакомиться. Но она, наверное, решила, что это просто кто-то пришел позвонить, и поэтому нарочно разговаривала не торопясь, и довольно зло поглядывала на Прохорова – что, мол, за манеры приходить звонить в чужой коридор и еще стоять над душой? А Прохоров терпеливо ждал, опершись о подоконник, и все, кто был в коридоре, ждали тоже, потому что они уже знали, кто такой Прохоров, а с Санчуковой вечно выходили такие вот проколы. И когда она договорила, то громко брякнула трубку о рычаг, толкнула телефон к Прохорову и повернулась идти. Но он протянул ей руку и сказал: «Здравствуйте, моя фамилия Прохоров, я ваш новый шеф», и она протянула руку в ответ и сказала: «Санчукова, очень приятно». Но Прохоров спросил ее имя-отчество. Он был уверен, что она просто назовет имя и скажет, что отчества не надо, потому что ей было явно до тридцати, и вообще он ждал, что она слегка смутится или чуточку пококетничает, потому что сам он был весьма хорош собой – высокий, черноусый, в костюме-тройке и всегда с короткой английской трубкой в углу волевого рта. Но она сказала: «Анна Андреевна – легко запомнить». И Прохорову понадобилось буквально две секунды, чтоб вспомнить, что так звали Анну Ахматову. Всего две секунды, но эту мгновенную растерянность уловила Санчукова, криво улыбнулась, кивнула и пошла по своим делам, и вот этой улыбки и собственной двухсекундной паузы Прохоров долго не мог простить Санчуковой. И потом он язвительно называл ее то Мариной Ивановной, а то и вовсе Александрой Сергеевной.

Но несмотря на такое замечательное имя-отчество, Анна Андреевна Санчукова была на редкость непоэтичным созданием. Не то чтобы она была некрасива, безвкусно одета или вообще не следила за собой, – нет, все в отдельности было вроде бы в порядке, и личико у нее было, что называется, гладкое, и подтянутая-подкрашенная, но не было в ней чего-то главного, из-за чего мужчины рвут поводья и совершают необдуманные поступки. И еще ее портила кривая улыбка и взгляд в сторону, причем улыбка и взгляд были направлены в разные стороны, что дополнительно придавало ей неприятно-загадочный вид. Как будто она знает о тебе какую-то гадость или просто недовольна, что ты пришел и болтаешь обо всякой ерунде, только время отнимаешь. Вот так оценил Санчукову, исподтишка наблюдая на ней, руководитель группы Прохоров. По вечерам он делился этими наблюдениями с женой, рассказывал, какая эта Санчукова несимпатичная особа, как она не умеет себя вести, совершенно лишена чувства дистанции, грубит, фыркает, нарушает дисциплину, и вообще, наградил же бог сотрудницей… «А за косички ты ее не дергаешь?» – вдруг перебила его жена и несколько натянуто засмеялась. Прохоров возмутился подобными подозрениями. «Сама бы на это чучело посмотрела», – проворчал он. Но действительно выходило смешно – он уже неделю подряд рассказывает, какая негодница эта Санчукова, просто как шестиклассник: «Анька дура, Анька дура». Глупо. Но главное, не станешь ведь объяснять, что отношения у них чисто деловые, причем – заметьте! – отношения начальника и подчиненной, а что эта самая Санчукова не сахар, то это тоже истинная правда. Никому ничего не объяснишь, и поэтому Прохоров звонил Санчуковой только в те редкие вечера, когда он дома оставался один.

Да, он вечерами звонил ей домой, но это было совершенно необходимо. Во-первых, с этой системой присутственных, библиотечных и творческих дней получалось так, что сотрудники одной группы могли неделями не встречаться, и именно в тот день, когда Санчукова была позарез нужна, ее не было на месте. Во-вторых, Санчукова порою действительно была нужна позарез, потому что она оказалась, увы, единственным толковым сотрудником в группе. И в-третьих – чего уж теперь-то скрывать – он просто любил звонить Санчуковой. Ему нравилось, что по телефону вечером она совсем другая, чем на работе днем, она разговаривала с ним подолгу и с удовольствием, смеялась и немножко кокетничала, и даже пересказывала институтские сплетни, и просила секундочку подождать, пока она возьмет сигарету, и чиркала спичкой ему прямо в ухо, и он тоже просил разрешения набить трубочку, и получалось, как будто они вдвоем курят по телефону, и это было очень забавно и мило. Обычно она подходила к телефону сама, но иногда брал трубку ее муж и ленивым, нарочито простодушным баском спрашивал: «Анну Андреевну? А кто просит? Ага… Ну, сейчас пойду погляжу…» – как будто у них квартира в десять комнат с двумя выходами. Может, Санчукова не ко всякому звонку подходила, может, ее супруг просто дурака валял, но Прохорову все равно было неприятно слышать этот неспешный, будто бы зевающий голос.

Мужа Санчуковой звали Артем. Прохоров узнал – частью от самой Санчуковой, частью от институтских всезнаек, – что этот самый Артем работал преподавателем шрифта в полиграфическом техникуме имени Ивана Федорова, а сама Санчукова училась в этом самом техникуме по специальности «технология плоской печати», там познакомилась с Артемом, вышла замуж чуть ли не в семнадцать лет, и Артем настоял, чтоб она поступила в Полиграфический институт, тоже на технологию, а уже оттуда потом она перешла на мехмат МГУ. И хотя Артем, несомненно, сыграл самую положительную роль в жизни Санчуковой, Прохоров его просто терпеть не мог. Особенно бесило имя – Артем. Прохоров готов был голову на отсечение дать, что назвали его так вовсе не в память покойного деда или по столь же уважительной причине. Интеллигентский выпендреж – Артем, Трофим, Данила, – именно Данила, а не Даниил, если уж вам так приспичило. А девочка – так Настасья или Аграфена! И Прохоров очень гордился, что его самого зовут Николай Борисович, жену – Татьяна Ивановна, а дочку – Лена. Без претензий.