Галльские ведьмы - Пол Андерсон

— Пойдем, я проведу тебя мимо часовых, — сказал Грациллоний. Он бы охотно продолжил разговор, но у него на языке вертелись вопросы, способные насторожить этого кота в человеческом обличье, а этого нельзя было допустить, пока епископ Араторий в плену у багаудов.

Они молча вышли в ветреную ночь, миновали часового и расстались, обменявшись рукопожатием.

Милях в пятнадцати к западу от Августы Треверорум располагался трактир, в котором Грациллоний решил заночевать, несмотря на то, что солнце только клонилось к закату. До города больше трактиров не будет. На рассвете, после скудного завтрака, они выступят и доберутся до города достаточно рано — как раз успеют разместиться, а весть о его прибытии достигнет императора. И потом, вряд ли в городских окрестностях найдется подходящее местечко для лагеря. На склонах холмов, куда ни погляди, всюду виноградники. Окутанная маревом, словно дремлющая в лучах закатного солнца, эта область разительно отличалась от разоренной Арморики: невольно думалось, что войны, раздоры и прочие неприятности почему-то обошли ее стороной.

Как было принято, при трактире имелась площадка для воинских лагерей. Разместив солдат и приказав готовить ужин, Грациллоний направился в трактир. Положение префекта, вызванного к императору, требовало, чтобы он, в отличие от простых легионеров, остановился под крышей.

На пороге трактира стоял человек, внимательно наблюдавший за действиями легионеров. Когда Грациллоний подошел ближе, человек поднял руку и сказал:

— Приветствую тебя, сын мой. Да пребудет с тобой Господь. — Он говорил на латыни, с диковинным акцентом, совсем непохожим на галльский, хотя, как не замедлило выясниться, не пренебрегал в своей речи галльскими оборотами.

Грациллоний остановился. Его положение также требовало, чтобы он вежливо и с достоинством отвечал всякому встречному, сколь бы незначительным на вид тот ни казался. Человек на крыльце не производил дурного впечатления: держался он не подобострастно, говорил приветливо и взгляда не отводил.

— И тебе привет, дядюшка, — центурион воспользовался привычным армейским обращением к пожилому человеку, не обремененному сколько-нибудь известными заслугами перед государством.

Незнакомец улыбнулся.

— Ты пробудил во мне воспоминания. Когда-то я тоже носил меч… Позволь поздравить тебя с выучкой твоих солдат. Такое нынче редко увидишь. Где они, легионеры прежних дней?..

— Спасибо, — Грациллоний повнимательнее присмотрелся к собеседнику.

В годах, но сложен крепко, хоть и худ почти до изможденности. Плечи широкие, ногу ставит не по-стариковски твердо; лицо бледное, черты острые, во рту не хватает нескольких зубов, а взгляд пронзительный, словно проникающий в самое сердце.

Кто бы это мог быть? С какой стати человеку образованному, к которым, несомненно, относился незнакомец, облачаться в грубую хламиду, достойную разве что раба, подпоясанную простой веревкой, видневшейся из-под поношенного плаща? Сандалии незнакомца свидетельствовали, что он прошел немало миль. Неужели аристократ, обедневший настолько, что впал в бродяжничество? Вряд ли; тогда бы он хоть немного заботился о гигиене, благо общественные бани, не говоря уж о ручьях и озерах, имелись в достатке. Да, руки у незнакомца были чистые, зато пахло от него… Так пахнет от тех, кто много дней проводит на воздухе, не меняя одежд. Брился он, по-видимому, нечасто — щеки и подбородок покрывала обильная седая щетина. Грязные спутанные волосы окружали обширную лысину.

— Полагаю, ты хотел осмотреть дом? — спросил незнакомец. — Проходи же.

Центурион продолжал стоять.

— Ты здесь живешь? — Незнакомец снова улыбнулся.

— Я бы предпочел Божий полог или кров бедняка, однако, — он пожал плечами, — епископу такая роскошь, увы, не позволительна.

Грациллоний так и замер, гадая, не ослышался ли он. Помнится, Араторий, освобожденный багаудами, выглядел потрепанным, но по одеянию в нем без труда можно было признать сановника церкви; едва добрались до Юлиомагуса, он не преминул принять ванну и привести себя в порядок.

— Епископу?

— Недостойный раб Божий, Мартин, епископ Кесародуна Турона, к твоим услугам. А как зовут тебя, сын мой?

Грациллоний назвался, упомянув свой чин и легион. Он никак не мог прийти в себя от изумления. Голова шла кругом.

— Далеко ты забрался. Думаю, нам найдется, о чем поговорить. Заходи же, — Мартин взял его за локоть и потянул внутрь.

Переодеваясь в отведенной ему комнате, Грациллоний размышлял. Он совсем недавно услыхал о епископе Мартине, но слухов этих вполне хватило, чтобы заинтриговать центуриона.

В долине Лигера он обратил внимание на то, что многочисленные языческие святилища, совсем недавно украшавшие местность, либо исчезли без следа, либо превратились в груды обломков. Время от времени по дороге попадались пни — останки свежесрубленных священных деревьев, а у источников и на вершинах холмов стояли вместо алтарей кособокие хижины. Грациллоний принялся расспрашивать местных жителей о причинах таких перемен и узнал, что епископ Турона во главе отряда монахов несколько лет разъезжал по округе, не только обращая население в свою веру, но и уничтожая любые признаки поклонения древним божествам.

— Истинный христианин! — вскричал, помнится, юный Будик. Ему, ревностному приверженцу Христа, было радостно сознавать, что его вера наконец-то вышла за городские стены.

— Да уж, — пробормотал тогда Грациллоний. — Интересно, что говорит народ?

Мартин вполне мог действовать подобным образом, имея за спиной всю мощь империи. В конце концов, поклоняясь Митре, сам Грациллоний формально нарушал закон. Всякому язычнику, поднявшему руку на христианского священника, были уготованы страшные кары. Впрочем, сельские жители предпочитали иные способы. Уж Грациллоний-то знал, насколько они бывают упрямы и строптивы.

Тем не менее, если верить слухам, Мартин взял над ними верх. Грациллоний не знал, можно ли верить историям о чудесах, якобы совершенных епископом. Говорили, что он молитвами и наложением рук исцелял хворых, увечных и слепых, что однажды он даже вернул к жизни умершего мальчика. Еще говорили, что он как-то потребовал срубить подгнивший дуб — и встал на том месте, куда должна была упасть крона; когда дерево начало валиться, он поднял руку — и дуб перевернулся и упал в противоположную сторону, вследствие чего множество наблюдавших за этим событием людей обратились в христианство. Что ж, бывает, галликены и не такое вытворяли…

Скорее всего, дело не в вере, а в самом Мартине. Епископ был суров — и неприхотлив в быту. Он жил за городом, в компании людей, которых привела к нему его репутация. Большую часть суток они проводили в молитвах и размышлениях. Проповедуя, Мартин никогда не улещивал и никогда не угрожал. Он говорил с простыми людьми на их языке, тихо и дружелюбно, и порой позволял себе шутки. Рассказывали, что он со своими присными поджег кельтское святилище, но когда пламя готово было перекинуться на стоявший по соседству жилой дом, епископ лично возглавил тушение пожара.