Неотразимое чудовище - Светлана Алешина

Одет же он был, как вы, наверное, уже догадались, в черный пиджак, красную рубашку и черный галстук.

«Что у него за дикая мания к трауру?» — подумала я, с любопытством разглядывая сию неприятную личность.

Он, в свою очередь, смотрел на нас с не меньшим интересом.

— Де-тек-тивы? — переспросил он и неприятно хохотнул. — Такая юная девица?

Эта фраза была сказана так пренебрежительно, что я почувствовала слабый укол обиды. Кажется, мне предлагается сразу стать его врагом? Хотелось бы знать, к чему бы это?

* * *

— Так, — кивнул он, смирившись с тем, что я все-таки детектив. — Надо думать, ваше посещение вызвано гибелью нашей актрисы… Ну, что ж. Мы в трауре, но… Я отвечу на ваши вопросы. Хотя вам самим не кажется, что несколько неуместно врываться к скорбящим об утрате людям?

— Если бы Елизавета Андреевна скончалась не насильственной смертью, никто бы вас не побеспокоил, — холодно парировала я его выпад. — Но в связи с тем, что это не так, вам придется смириться не только с нашим интересом к обстоятельствам дела, боюсь, вас побеспокоит и прокуратура.

— Уже побеспокоила, — усмехнулся он. — С самого утра. Кстати, кто является вашим нанимателем? Или это… — он многозначительно посмотрел на Риту, — конфиденциально?

— Нет, но я не обязана отвечать вам на подобный вопрос.

Чертов тип меня раздражал!

— Я могу сказать вам то же самое.

— Можете, — согласилась я. — Но это не в ваших интересах…

— Позвольте вам заметить, что мои интересы мне более известны, чем вам.

Похоже, я слишком поддалась своим эмоциям и теперь пожинала плоды — беседа не получалась!

— Это я попросила Александру Сергеевну заняться расследованием обстоятельств Лизиной смерти, Костя, — произнесла Рита.

— Ты?!

Он удивленно вскинул брови.

— Но почему?!

— Костя, я не думаю, что Лиза стала жертвой маньяка! И ты знаешь это не хуже меня.

— Ошибаешься, Рита! Вряд ли мне хорошо известно, кто убил нашу Лизу!

— Но это был не маньяк! Потому что…

Она сделала глубокий выдох и с отчаянной решимостью выпалила:

— Потому что ты, Костя, первый сказал мне, что с Лизой что-то страшное происходит! Ты первый это заметил! Значит, черт тебя побери, ты лучше всех это знал! Ведь именно ты разговаривал с ней куда откровеннее и чаще нас всех! Может быть, тебе стоит прекратить ломать эту комедию?

* * *

В комнате воцарилось молчание. Оно было тяжелым, как туман, царящий на улицах Тарасова.

Донатовский, прищурившись, изучал Ритино лицо, причем оба напоминали Удава и Кролика. Рита, однако, его тяжелый, гипнотизирующий взгляд встретила с достойным восхищения мужеством. Храбро ответив на него, она даже позволила себе дерзкую улыбку.

— Ну, хорошо, — кивнул Донатовский. — Мы поговорим. Раз вы так этого хотите, я пойду вам навстречу, хотя, признаюсь, не люблю сыщиков ни в каком виде. Ни доблестных представителей милиции, ни тем более такую мелкую шушеру, выросшую на плесени нуворишей, как вы. Пройдемте в зал. Там — воздух, которым дышу я, которым дышит Рита и дышала Лиза. Мне будет легче вспомнить подробности наших с ней разговоров, а вам легче понять нас. Потому что мне кажется, что вы, Александра Сергеевна с вашим молчаливым другом, не понимаете, что имеете дело с совершенно особым типом людей, анализировать поступки которых вам, уж извините, не под силу.

Я смолчала, проглотив обиду.

— Мы слишком тонкая и воздушная субстанция, — продолжал он свой сеанс публичного самолюбования. — Наши мысли и чувства отличаются от мыслей и чувств нормального среднего человека. Вы — нормальны, мы — паранормальны…

«Господи, надо же так упиваться собственным бредом», — с тоской подумала я, но прерывать паранормальную личность не стала, памятуя о том, что еще несколько мгновений назад своевольностью чуть не нарушила наше «взаимопроникновение».

В конце концов, в нашей работе нужны зачастую и терпение, и безграничное смирение. Но, господи, где этому учиться? Не в монастырь же идти, в самом деле…

* * *

Мы шли по узкому коридору, пробуждающему в моем воображении картины средневековья. Причем лишенного романтической лакировки, действительно мрачного, действительно инквизиторского, действительно — ужасающего.

Меня так и подмывало поинтересоваться у нашего провожатого, не воображает ли он себя «паранормальным» воплощением Савонаролы.

Наконец мы оказались в небольшом зале, стены которого были окрашены в любимый режиссером красный цвет. Портьеры на окнах ужасали чернотой мрачнее ночи. Сама сцена располагалась посередине и была отделена от зрителя лишь невысоким бортиком.

— Ну, вот и пришли, — горделиво воскликнул Донатовский.

Пройдя в центр сцены, он застыл, заложив руки за лацканы пиджака и слегка наклонившись вперед, отчего его фигура тут же приобрела фарсовое сходство с памятником вождю пролетариата.

Может, отсюда у него и такая незыблемая страсть к красному?

Оглянувшись на Пенса, я обнаружила, что мой невозмутимый Сереженька с трудом сдерживает смех.

Интересно, надо будет потом узнать, что его так рассмешило. Меня все это напрягает, ужасает и отвращает, а Пенс собирается «закатиться, как шарик в уголок»!

Все-таки мужская психология — величайшая загадка для моего слаборазвитого ума!

— Итак, Лиза. Да, действительно, последнее время с ней трудно было работать. Она все воспринимала слишком… Я бы сказал: близко к сердцу. Правда, за счет этого иногда выигрывал образ, но не всегда. Поймите, например, что в случае с Ниной в начале спектакля горечь во взгляде неуместна. Я постоянно пытался вернуть ее к жизни. Но…

Он круто развернулся на высоких каблуках, — кстати, ненавижу я у мужчин маленького роста эти каблуки! Какая-то трусливая расписка в собственной неполноценности! Мне кажется, даже свои физические изъяны надо воспринимать и преподносить с чувством собственного достоинства.

— Но бороться с Лизиным сплином у меня не хватало времени. Честно говоря, я считаю, что отнесся к этому чересчур всерьез. Похоже, ее просто мучил незатейливо-незадачливый роман. Тем паче что в один прекрасный день я увидел ее в обществе весьма импозантного мужчины… Тут недалеко есть маленькое кафе, которое любят посещать актеры. Именно там я их как-то раз и застал. Похоже, они разговаривали о чем-то неприятном для Лизы, потому что она сидела мрачная и не смотрела на него. Проще говоря, наша Елизавета Андреевна «ковыряла взглядом стол» и явно была расположена к истерике. Я сел поодаль, поскольку не видел особого смысла в своем присутствии при беседе. Говорили они так тихо, что, ей-богу, сообщить вам, о чем шла речь, я бы не смог, даже если бы у меня вдруг и появилось бы такое странное желание. А вот чем закончилась это рандеву, я могу описать.