Евангелие от Сына Божия - Норман Мейлер

Мой выбор учеников вызвал большое неудовольствие фарисеев. Мне случалось сидеть за столом в доме Левия бок о бок со множеством грешников, по преимуществу сборщиками налогов. Их тяготила необходимость служить римлянам, и они стыдились своих единоверцев евреев. Оттого и тянулись ко мне.

Но стоило книжникам и фарисеям однажды застать нас вместе за трапезой, они возмутились:

— Как может он общаться с этим отребьем?

Я же не хотел усугублять свои распри с капернаумскими фарисеями, поэтому ответил просто:

— Тому, кто цел и невредим, лекарь не нужен. Он нужен тому, кто болен. Я здесь, чтобы покаялись грешники, а не праведники.

Я не знал, как объяснить фарисеям, что, столкнувшись лицом к лицу с нечистым духом, грешники порой проникаются отвращением к прежним своим привычкам, в то время как праведники только и думают, как бы уберечься от соблазнов Сатаны, и потому зачастую терзаемы душевным раздором.

Кстати, я с радостью вкушал пишу за одним столом с грешниками. Некоторые из знакомцев Левия были грязны и неопрятны (поскольку Левий привечал в своем доме самых обнищавших друзей), но, узнав этих людей поближе, я, право же, усомнился в достоинствах многих богачей. Ведь богачи никогда не употребляют свое богатство на счастье ближнего. Здесь же, в кругу обездоленных грешников, я увидел, что они умеют не только обидеть друг друга, но и искренне пожалеть. Лица бедняков за столом Левия были полны гордого достоинства, словно незачищенная, траченная солнцем, дождем и ветром узловатая древесина.

Впрочем, я понимал, что для фарисеев все это — не доводы. Они твердят только одно:

— Ученики Иоанна Крестителя постились. Почему твои не делают то же самое?

По ночам я представлял их надменные лица, благочестивые речи и размышлял. Эти евреи говорят, что заботятся о моей религии, но при этом отвергают грешников. Почему?

Вопросов у меня было множество. Действительно, почему я выбрал в ученики людей, которые едят и пьют куда охотнее, чем молятся? Может, в пику тем, кто хвастливо провозглашает себя истинными потомками Авраама и считает, что от них требуется лишь прилежно посещать синагогу? Я говорил себе, что когда-нибудь этих праведников не пустят на небесный пир. Туда пригласят лишь бедняков и грешников. Так рассуждал я, потягивая вино и удивляясь тому, что пью так много. В родительском доме вино пили только в дни особых торжеств. Теперь же мы запивали вином любую трапезу.

Мои ученики любили кутить и предаваться веселью. Но и я не прочь был выпить с ними доброго вина. И вообще, сейчас не время умерщвлять плоть постом. Надо готовиться к служению Господу. Пост же сделает нас угрюмыми, и мы станем похожи на праведников, которые так боятся других людей, что восхваляют Бога лишь словом и никогда — делом.

Вот такие мысли обуревали меня, пока я пил вино. Я принесу спасение всем грешникам. Но времени так мало, а впереди столько препятствий! Голова моя шла кругом. Что, к примеру, делать с язычником, который пожелает креститься? Сможет ли он отринуть своих прежних идолов? Станет ли он тогда изгоем в родной семье?

Наши распри с фарисеями Капернаума разгорелись еще жарче, когда мои ученики, проходя в Субботу полевой дорогой, сорвали несколько колосьев.

— Это беззаконие, — сказали фарисеи. — В Субботу нельзя собирать урожай.

Я ответил со всею возможной осторожностью, но голос мой прозвучал победительно:

— Суббота для человека, а не человек для Субботы.

В следующую Субботу я застал в синагоге работника с отсохшей рукой. Фарисеи, весьма возбужденные, следили: буду я исцелять его или нет. Они ждали повода для новых обвинений. Я решил отказать работнику в его просьбе.

Однако, едва он заговорил, я понял, что отказать не в силах. Он сказал:

— Я был каменщиком, но однажды мне раздавило пальцы. Умоляю тебя, Иешуа, верни мне руку, чтобы я смог прокормить семью.

Я сдался. И велел ему:

— Подойди ближе. Потом я обратился к толпе:

— Законно ли творить в Субботу добро?

Ответить никто не посмел. Никто не отважился сказать: «Исцели его». Их жестокосердие (а именно трусливые сердца оказываются самыми жестокими) вызвало во мне ярость.

Я обратился к страдальцу:

— Протяни руку вперед.

Он протянул, и мне даже не пришлось до нее дотрагиваться: прямо на глазах она вновь обрела плоть и силу и стала целой, как другая его рука. Я же был в смятении. Большинство фарисеев в гневе покинули синагогу. Я понял, что недалек тот час, когда мне придется вступить в войну с моими собственными соплеменниками.

Позже в тот вечер один из фарисеев, знакомый с жившим в Капернауме придворным Ирода Антипы, сообщил Петру, что Ирод всерьез намеревается приструнить этого Иешуа из Назарета. Я счел благоразумным укрыться в гроте на берегу Галилейского моря. Потому что для солдат Ирода Иешуа из Назарета не Божий Сын. Для них он — еврей-простолюдин.

Вечером меня, терзаемого угрызениями совести из-за того, что я так говорил о своей матери, потянуло к морю. И я предложил ученикам:

— Давайте переберемся на другой берег.

Надо сказать, что мои соратники не упускали случая попировать в каждом доме — куда бы нас ни пригласили. Они, разумеется, приметили, что богачи из всех городков в окрестностях Капернаума принимали нас весьма радушно. Поэтому ученики мои вдосталь ели и пили и вели жизнь самую беззаботную. Мне же недоставало покоя.

За прошедшие недели у меня перебывало великое множество больных. Одни страдали недугом душевным, у других отсохли конечности. И я старался вылечить всех. Святой Дух перебирался из моего сердца в самую руку, и для исцеления очередного несчастного хватало одного касания.

Но в эти мгновения мне всегда вспоминался прыжок, который я так и не совершил по приглашению дьявола. Едва благодать исцеления перетекала в тело страдальца, на моей руке оставался боязливый трепет, печать того страха, который я испытал. Да, я тогда по-настоящему испугался смерти. Что ж, теперь мне жить с этим стыдом до конца жизни. Это только справедливо. Не стоит гордиться своими благими деяниями. Лучше поразмышлять о том часе, что я провел с дьяволом. Не осталось ли в моей душе толики душевного расположения к князю тьмы?

Такие сомнения терзали меня всякий раз, когда мне не удавалось кого-нибудь исцелить. В глазах этих людей мне виделась та самая тьма, и они казались мне посланцами Сатаны. Меня неудержимо тянуло к морю или к огромному озеру, вроде моря Галилейского, чтобы дыхание мое вновь стало легким, чтобы сбросить бремя черных мыслей.

Я велел моим ближайшим сподвижникам отослать толпы страждущих прочь. К вечеру многие разошлись, и мы быстро сели в лодку. Кое-кто, однако, устремился за нами на совсем маленьких, утлых лодчонках. А ветер над морем гулял нешуточный.

О борт нашей лодки бились огромные волны, через нос захлестывала вода. Возможно, кто-то из моих спутников и дрогнул душой, но сам я сейчас не ведал страха. Я мирно спал. Бешеная качка дала мне покой. Однако вскоре меня разбудили ученики со словами: