Жизнь, по слухам, одна! - Татьяна Устинова

– Тогда пошла вон отсюда!.. И сегодня я тебя больше видетьне хочу! Все, проваливай!..

Певец толкнул ее к дверям, довольно сильно, так что оназасеменила, чтобы не упасть, приволакивая ногу, которая не слушалась.

– Коза драная, – вслед ей негромко сказал Никас. – Водителяона не может уволить! Директор, мать твою!.. Я тебе устрою директорскую жизнь вполный рост! От говна до конца дней не отмоешься!..

Хелен доковыляла до входной двери, помедлила и оглянулась,словно хотела еще что-то сказать, но звезда и кумир метнул в нее подушкой,которую держал на изготовке. Заранее приготовил, чтоб метнуть и чтоб безпромаха, – и попал! Голова у Хелен мотнулась, как у куклы.

– Пошла вон, кому сказано!..

Директриса проковыляла на площадку, бабахнула тяжеленнаябронированная дверь, и Никас скорчил рожу, отразившуюся во всех зеркалах, апотом засмеялся.

Хелен, семенившая, словно гусыня, как-то странно выворачиваяобширную задницу, на которой трещали все джинсы, и вправду была смешна.

Ему срочно нужно было позвонить, но сразу звонить он нестал. Выхватив из вазы клубничину, Никас отправил ее в рот, сделал пируэт иоказался возле окна. Он точно знал, как нужно стоять, чтобы с улицы его было невидно и даже силуэт не угадывался за тонкой кружевной шторой. Никас наблюдал и,причмокивая от удовольствия, поедал клубнику. Розовые капли падали набелоснежную просторную рубаху, сшитую на заказ в Милане, и он стряхивал сокпятерней.

Хелен долго не показывалась, потом все-таки выползла изподъезда. Она сильно хромала, но держалась прямо, как гренадер, и от этогохромала еще сильнее.

– Дура, – пропел Никас из-за занавески. – Ду-ура! Дури-ища!

Он вытер пальцы о рубаху, разыскал в диванных подушкахтелефон, нажал кнопку и опять выглянул на улицу.

Хелен не было видно, должно быть, плюхнулась в машину, затоводитель – урод поганый – курил в некотором отдалении, возле подъезда.

Похоже, Хелен его из машины выперла, подумал Никас судовольствием.

– Справочная служба, – сказал ему в ухо приятный девичийголосок, – звонок платный.

– Да пошла ты, – под нос себе пробормотал Никас и выговорилвеско, солидно и громко:

– Соедините меня со службой бронирования авиабилетов.

Пока соединяли, он подцепил из вазы еще одну клубничку,надкусил – сок потек по подбородку – и подумал, что все складывается отлично.Просто лучше не придумаешь.

Геннадий Зосимов был совершенно уверен, что он самыйнесчастный человек на свете.

Ну, вот если есть где-то на небесах список несчастных людей,то он, Геннадий, этот список возглавляет.

Все не слава богу, все, все!..

На работе проблемы, дома проблемы, с любовницей проблемы!..А тут еще, как на грех, подвернулась ему девушка-красавица, ангельский цветок,роза, умытая дождем, птичка на ветке!.. Он думал, что таких девушек уж больше ине осталось – чистых, неиспорченных, доверчивых, рассматривающих мир огромными,как у олененка, глазами!..

Он говорил ей, что она похожа на олененка, а она толькосмеялась и касалась его руки прохладными подушечками длинных пальцев, и онпотом нюхал свою руку, там, где она ее касалась. Ему казалось, что он слышитаромат экзотических цветов!..

Они редко встречались – Ася жила где-то в пригороде Питера,в город наведывалась не слишком часто и Генку к себе не приглашала. Однажды онподвез ее до какого-то поворота на Гатчину, и дальше провожать себя она неразрешила.

– Все, – сказала сурово, и Генку умилила ее детскаясерьезность. – Дальше нельзя, Геночка. Я выйду… здесь.

И на самом деле вышла и тут же пропала за деревьями старогопарка, коих, как всем известно, в Гатчине четыре.

То, что она жила именно здесь, среди старинных лип, мрачныхи романтических руин павловских павильонов, вблизи Приората, землебитногодворца и Филькиного озера с темной водой, очень ей подходило, как будто онасошла в беспросветную Генкину жизнь со старинной гравюры.

Однажды он сказал ей об этом, а она засмеялась.

– Ты, оказывается, романтик, – сказала Ася низким голосом,рассматривая его удивленными, слегка раскосыми глазами. – А я и не знала, чторомантики еще остались…

Генка смотрел ей в лицо не отрываясь и точно знал, чтоименно эта женщина с ее детской серьезностью и удивительными глазами посланаему в утешение, чтобы обратить его и спасти. А он так запутался, чтораспутаться невозможно, только разом покончить со всем, разрубить узлы и начатьжить заново, с чистого листа, так, чтобы все было понятно, просто иправильно!..

Как именно он станет разрубать эти самые узлы, Генкапредставлял себе не слишком отчетливо.

– Все из-за баб, – как-то сказала его мать и пальцемпостучала ему в лоб, – все твои беды, сыночек, только из-за них!..

Палец был холодный и твердый, будто алюминиевый, и вбивалГенке в мозг ее слова. Генка кривился, сопел, как маленький, и точно знал, чтомать… права!

Абсолютно права.

Он рассматривал в мониторе компьютера макет какого-то постераили плаката, который ему прислали утром из рекламного отдела, и решительно немог сообразить, что такое там нарисовано и хорошо это или плохо. Онрассматривал и думал, что Ася – его последний, самый главный шанс выбраться извсей этой чехарды, которая творилась с ним в последние годы. Выбраться изадышать полной грудью, начать жить в полную силу, а не так… вперевалочку, каксейчас.

– Геночка!

Он молчал и рассматривал постер. Или плакат.

– Ген, ты слышишь? Обрати уже на меня внимание!

– А?!

Маленькая, хорошенькая, похожая на мышку, Анечка Миллер изсоседнего отдела постучала ему по голове свернутым в трубку плакатом изасмеялась, когда он поднялся. Генка был примерно вдвое выше ее.

– Але?! Есть кто дома? Что это тебя не дозовешься?!

– Я просто… занят, – пробормотал Генка.

– Ты просто сидишь и смотришь в компьютер уже сорок минут, –насмешливая Анечка тем же плакатом постучала по монитору, как только что им жепо Генкиной голове. – Я к тебе заходила, постояла, посмотрела и ушла. Ты менядаже не заметил!

– Я же говорю, что занят!

– Ничем ты не занят, – заявила Анечка и опять потрясла своимплакатом. – Это тебе. Генеральный велел передать. Это распечатка того жемакета. Ты должен посмотреть и на совещании высказать свое веское слово.

– Это генеральный так сказал?