Не плачь по мне, Аргентина - Виктор Бурцев

Ловега шел вроде бы неторопливо, но Кристобалю приходилось почти бежать, чтобы старик оставался в поле его зрения. Под ноги все время что-то попадало, он спотыкался, едва не падал. Окружающие смотрели на него с удивлением.

Когда, наконец, они достигли края кладбища, Кристобаль остановился. Отсюда ему было хорошо видно, как старик Ловега здоровается за руку с каким-то высоким, явно приезжим человеком. Разговор с этого расстояния слышен не был. Тот второй был коротко стрижен, одет в светлый костюм. В руках он держал папку для бумаг.

Старик неторопливо взял его под руку, и они пошли вдоль кладбищенской ограды.

Кристобаль огляделся вокруг. Его вдруг прошиб пот.

«Что за чертовщина? – удивленно подумал он. – Какого дьявола я погнался за ним?»

Бруно попытался определить, где находится, но не смог. Идиотская погоня завела его в совершенно незнакомый уголок кладбища, хотя, казалось бы, это невозможно.

– Где я? – вслух поинтересовался Кристобаль.

– Пока еще в мире живых, – сказал кто-то сзади.

Бруно обернулся и нос к носу столкнулся с человеком в черных очках. Незнакомец сумел подойти вплотную. Он был бледен и худ, но больше всего Бруно напугали, да-да, именно напугали, очки! Глухие, черные, непроницаемые.

Он вскрикнул, сделал шаг назад, споткнулся обо что-то. Упал на спину, ломая цветы и засохшие ветки… Удар о землю вышиб из него дух. Кашляя и задыхаясь в поднявшейся пыли, Бруно вдруг сообразил, что лежит на чьей-то могиле. И всю дорогу до этого бежал по могилам, спотыкаясь о надгробья, сшибая оградки и топча цветы. По мертвецам, по мертвецам…

В суеверном ужасе Кристо вскочил на ноги. И только тут обратил внимание, что вокруг никого нет.

– Если предположить, что душа – это основа любого живого существа, то из этого логически вытекает, что, воздействуя на душу, мы воздействуем и на тело, в котором она живет. Душевнобольные живут недолго.

Зеботтендорф, фон Лоос и Генрих сидели в одной из многочисленных комнат особняка.

– Как сказать, – Генрих пожал плечами и повертел в руке толстостенный пузатый бокал. – Многие дауны – долгожители.

Зеботтендорф покачал головой.

– Нет-нет, Генрих, не путайте. Дауны и прочие неполноценные не являются душевнобольными. У них вообще нет души, представьте себе.

– Простите, вы хотите сказать, что научно доказано существование этой самой души?

– Представьте себе, – повторил Зеботтендорф.

– Это сделали вы? – В голосе Генриха проскользнула неприкрытая ирония.

– Нет, не я. – Зеботтендорф сделал вид, что ничего не заметил. – Но имена и фамилии вам ничего не скажут.

– И все же?

– Август Майер.

– Немец?

– Еврей.

– Рудольф! – Генрих рассмеялся. – Как можно?

– Бросьте. Вы же допускаете существование религии, уходящей корнями в семитскую почву. Молитесь их богу и их пророку. Почему же вы не допускаете того, что именно евреи являются наилучшими специалистами в вопросах своей же религии?

– Ну, положим, я не молюсь…

– Не имеет значения.

– Но в целом могу с вами согласиться. Хотя мне непонятно, каким образом вы сделали евреев монополистами на вопросы души.

– Какой же вы ловкач, Генрих! – Фон Лоос радостно рассмеялся. Сегодня он просто лучился весельем и добродушием. – Если вам нужна информация, вы просто меняете тему разговора на ходу. Вызывая у собеседника раздражение, в котором он может наговорить черт знает чего. Прекращайте свои штуки! Вы тут в кругу тех, кого можете считать своими друзьями.

– Ценю ваши формулировки, фон Лоос. – Генрих отсалютовал ему бокалом.

Зеботтендорф обиженно откинулся в кресле, отставил бокал на прозрачный столик.

– Извините, что прерываю ваш обмен любезностями…

– Вы довольно слабый дипломат, Рудольф, – заметил фон Лоос.

– Для этого мне и нужны вы, – парировал Зеботтендорф.

Генрих удовлетворенно улыбнулся. Со стороны Доктора, как он именовал про себя Рудольфа, это был прокол. Нельзя говорить марионетке, что она марионетка. Даже намекать. Впрочем, Лоос этого, кажется, не заметил. Что тоже говорило о многом.

– Продолжайте, продолжайте. Вы остановились на евреях…

– Это вы на них остановились. – Голос Зеботтендорфа стал едким. – А мы пошли дальше!

– И открыли науку о душе? – не смог удержаться Генрих.

– Тьфу на вас!

– Ладно, ладно! Все, больше не буду!

Зеботтендорф решительно встал, прошелся вдоль огромного, забранного декоративной решеткой окна.

– Хорошо, – наконец сказал Доктор. – Продолжим… Работы Августа Майера… Еврея!

Генрих молчал.

– Убедительно доказывают существование души как физического явления.

– А почему, простите, о них ничего не известно в… э-э-э… широких кругах?

– Во-первых, официальная наука несколько несерьезно относится к подобным проектам. А во-вторых, эти материалы, его работа, да и вообще все, что касается данной темы, было в свое время изъято. И более того, уничтожено.

– Кем?

– Мной. Август Майер трагически погиб. Не выдержало сердце.

– Чего не выдержало?

– Всего. Но сделать он успел немало. Само по себе доказательство существования души стоит много. Подумайте сами: душа – это такой же орган, как сердце, печень, легкие, его можно уничтожить, заразить болезнью, заменить, излечить… Пересадить, наконец! Представьте, какие открываются перспективы. Это новая, совершенно новая наука. А если учесть, что именно душа является основой жизни человека… Понимаете? Сердце, даже мозг… все это вторично по сравнению с душой. Душа – это ключ ко всему!

– Скорее дверь, – вдруг сказал Генрих.

– Что? Почему вы так считаете? С чего вы взяли?

– Если бы вы овладели ключом, вы бы овладели миром. Но вы только подглядываете в замочную скважину.

– Разве?

– Несомненно. Иначе все выглядело бы по-другому. Перспективу я понимаю. Но пока это лишь перспектива, так, неясное будущее. Что вы можете предоставить в реальности, кроме эффектных фокусов с молодыми людьми в очках?

– Молодых людей в очках, – удовлетворенно кивнул Лоос. – Поверьте, Генрих, это совсем не так мало.

– Тогда не вижу препятствий к вашей цели. Вы, кажется, собирались захватить власть над миром? – Генрих сделал небольшой глоток. Осторожно прокашлялся. Коньяк был, наверное, неплохим, но слишком ароматным. – Все-таки я больше люблю водку.

– Налейте.